— Я не понял — она же рта не открыла даже!
— Книжки читать надо — это чревовещание называется…
— И никогда — страшно, больно, незавершенно, фальшиво, грязно, нелюбовно, грубо, просто подвернулось, скучное утреннее удивление «а это кто?», не кочевряжся, не маленькая, и тайный позор, и в жизни только раз, а может никогда! Мы сошлись для радости, а не для слез — поднимем же стаканы и разобьем их разом! Уйдите, музы — это не для вас… Ё-кэ-лэ-мэ-нэ!
— Ну вот, опять фольклор… Слава Богу!
— Да, мне нравится роль самородка из глубинки, затесавшегося в стерильную интеллигентскую среду. Это вносит оживляж и как бы символизирует смычку интеллигенции с народными массами. А с родным до тошноты пролетариатом я разговариваю исключительно на языке Пушкина и Набокова. Что символизирует ту же смычку, но с другой стороны… И вот что забавно: интеллигенты фольклор в душе очень даже любят, а народные массы язык Набокова не уважают, нет! Их прямо колотит, когда с ними по культурному… Свой среди чужих — чужой среди своих…
— Писатели умеют пить много и долго. А музыкантики пьют много — но долго почти никто не умеет. Вот за что писателей люблю… Зато музыканты по пьянке начинают к бабам приставать, как-то всё так живенько, разнообразненько получается, театрально и занимательно…
— А Вовчик?
— А кто сказал, что он писатель? Писатели вот даже с литры водки всё равно не видят, что баба-то, черт возьми, красавица! Короче, хочешь развлечься — надо с музыкантами пьянку пьянствовать, а если эротический труд достал — самое то с писателями пить в половом нейтралитете…
— Напишешь жизненное — и обязательно какой-нибудь придурок пристает: «А что, это вправду было?» Ой мамочки… Народ любит реализм — чтобы все как в жизни (такой между прочим иногда поганой — сил нету!). Или уж полный отрыв — типа фантастика или голый юмор. А всякое среднее — правда, но невидимая — это ему китайская грамота. Смертная тоска…
— Ты не первая это поняла, это же давным-давно…
— Это ты тщеславишься и Ляльку тщеславно гнобишь. Какая разница — первая она поняла или последняя! Хорошо, что вообще поняла. Женщина вообще понимать не обязана — она чувствовать обязана.
— Лапонька ты мой, пониматель! Спасибушки! Я тебя люблю. Мальчики, я его люблю — вам меня жалко?
— Я просто умираю от жалости!
— И я!
— А Вовчику меня совсем, совсем не жалко. Ну чего ты лыбишься, а? Почему ты, тишкина вошь, не плачешь, а? Все люди плачут, между прочим, а ты как свинья зазомбированная, честное слово!
— Да ну тебя! Ты страдаешь пять раз в неделю. Поэтессы каждую неделю в понедельник замуж выходят, а в субботу разводятся — слез не хватит тебя жалеть!
— Во-первых, не пять раз в неделю, а двадцать пять. Во-вторых, разводятся по вторникам — в субботу ЗАГСы только брачуют. В третьих — а я не поэтесса, я поэт. Лучше быть плохим поэтом, чем хорошей поэтессой, я матриархата не люблю. Услышу еще раз «поэтессу» — я тебя задушу, честное слово! Господи, как я его ненавижу! Ты влюбляешься раз в десять лет — и всё как свинья похотливая. А я раз в три дня — и всегда по-человечески. Дай тебе волю — ты бы меня с говном сожрал, правда?
— Да за что?
— Да за то, что я — могу, а ты — нет.
— Лялька, хочешь я ему в морду дам? Это выбивается из декораций, мы тут все такие миролюбивые до усери труженики утонченного искусства, женщину обижают, а мы тут анализируем, можно её обижать или нет, и пока её не трахнут на грязном полу, мы не усекём, что её обижают, мы вот так будем сидеть и смотреть это кино, вычисляя её недостатки, за которые можно обижать… Ты только скажи — и я его уделаю! Ненавижу равенство полов!
— Спасибо, солнышко. Если что — я скажу. Ты мужик. Настоящий полковник. Ты спой еще разок про то. Ну, где девушка была очень, очень худая, сплошные кости. И страсть там была — слов нету передать! Только мужик весь порезался…
— Опять…
— Да, кровь текла рекой… Вот и я, вот и у меня… Это свадьба мертвецов, это сводный оркестр ложкарей Российской Федерации, это две скалы бьются друг о друга и крошатся. Пыль столбом. Грохот обвала. Камнем — в висок… Я хорошо вижу: вот ему сорок, вот уже пятьдесят, и шестьдесят, и — тихий ужас как всё это совершенно всё равно… «Чем меньше, тем больше…» Какие перлы слетают порою с израненных ангельских уст! Ангел мой, мне хочется яду! С мертвой — какой спрос? Спасите — я умираю и никак не могу умереть совсем, полностью! Безмерная старость рвет меня на части, алчущий сторож ножками, ножками вслед — изводит и провоцирует ярость. Куда я — вы видите? — туда и он у пепелища греться… Сердцем обожженная так сказать бренная плоть — для гиен печка, что ли? Я содрогаюсь в ожидании падальщика… Ангел мой, раньше сядешь — раньше выйдешь. Я не люблю ждать спиной удар. Я выхожу следом — на Земле идет холодный дождь. «Эй, ангелочек, послушай!» «Что случилось, подружка?» Ничего, ничего…