Что-то я о глупостях. Вот смешное. На днях встречаю Брынчука, который каждый год просит принести ему «что-нибудь свеженькое» — и все равно ни хрена не печатает (по-моему ждет, когда я под поезд брошусь, — честно слово, обожает покойников наш Брынчук! И эмигрантов, желательно богатых буратин…). «О! — говорит наш некрофил, — а тебя тут у нас одна издательниц искала, на предмет сказок с картинками». — «Ну? — отвечаю я сирая, — ты конечно дал ей мой адрес?» (Нюанс: от его издательства до моей халупы — сто метров.) Брынчук весь как-то засуетился, глаза окончательно окосели… Само собою, бормочет что-то типа «откуда мне знать, может быть ты не любишь, когда твой адрес дают…» Я смотрю на этого гада грустными глазами зарезанного теленка и — молча растворяюсь в сумерках… Есть бессовестность такая обнаженная, что у меня от нее начинается рвота (реальная), я задыхаюсь, она убивает не метафизически — безо всяких переносных смыслов… Мое судилище по жилищному делу кончилось тем, что меня стошнило прямо в зале заседаний (и слава Богу — уже год выбрасываю повестки в ведро, и ничего, живехоньки все!). Вообще же от нашей судебной системы яркое ощущение изнасилованности — грубой, неподмытой и коллективной.
Что-то я опять о глупостях… Вот серьезное: о форме «творческой деятельности». Я думаю, что короткие рассказики — это от длительного привыкания жить одним днем. Стало быть и вещи делаешь коротенькие — чтобы закончить максимум в два дня. Очень сильное чувство, что завтра может и не быть, или — завтра будет уже совсем не до литературы. И — оправдание: лучше сотня коротких законченных вещей, чем один недописанный роман. Который никому не нужен, поскольку не дописан… Возможно, когда-нибудь я почувствую в себе крепкую надежду жить долго и спокойно (ну хотя бы относительно!). И тогда, мне кажется, я начну писать длинные вещи. Это я к тому, что форма определяется очень прозаическими причинами, а вовсе не какой-то внутренней наклонностью. Это как и в любви: мужчин не оттого было много, что мне было нужно их много, а оттого, что я не была ни одному по-настоящему нужна… Мне бы хватило и одного с гаком… Вы счастливчик — у вас есть профессия. А меня вот родственнички насупясь спрашивают, когда же я устроюсь работать… Когда я пела и зарабатывала раза в три больше насупленных граждан, они и тогда всё спрашивали, когда же я работать-то наконец начну… Это к тому, что для рабочих и крестьян мы все такие сказочные придурки. И это навсегда — нам перед ними ничем не оправдаться. Разве только Нобелевской премией (не по причине почета, а по причине лихого денежного эквивалента)…
А так всё хорошо. Все очень даже неплохо. Только что-то я совсем никого не люблю (дети само собою, я о взрослых).
Написали бы ну хоть малость о себе (не о литературе). Что вы едите на завтрак? Какие вина предпочитаете? Какую погоду любите больше всего? Надеюсь, такое любопытство на душу не посягает. Понимаете, эти «бытовые мелочи» намного важнее (мне), чем что мы все думаем о литературе и прочих искусствах…
Тень, приветик!
Твоя простота хуже воровства. Ты не умен — но и не олигофрен, не зол — но и не добр, на первый взгляд безвреден, но стоит мне расслабиться чуток — и вот уже удавка на шее. Никогда не знаю, когда тебя «поведёт» и ты начнешь кусаться. Твой вывих чреват подлостью. Ты не рефлектируешь. Дам тебе пальчик — схаваешь всю руку. Сколько себя помню — всегда где-то за плечом ты шатаешься… С детского, можно сказать, садика!
Тень, приветик!
Ты такой дружелюбный — трудно поначалу найти повод послать тебя куда подальше. Пока ищу повод, в нем отпадает нужда — является причина. Ты прост как дрозд — нагадишь в шляпу и зла никогда не помянешь. Плевок в глаза тебе что Божья роса — но умываться мне собственной кровью. Вечно обижаемый, бедняжка, ты сеешь если не страдание, то во всяком случае неприятности. Да, у меня от тебя неприятность сплошь… И при этом я тебе по гроб обязана — ты ведь такой у нас Бастер Дружби!
Тень, приветик!
Олицетворенное поражение — твоё горе не избыть. Раб страдательного залога, ты с младенчества безнадежно болен. Всяческие религии без Бога тебя имеют во все лазейки… Ходячий обморок, ты искушаешь на рукоприкладство. Так и хочется вмазать — чтобы этот морок утомляющего сна стереть с лица, в котором так мало лица… Окунуть в ледяной поток, подложить камень на рельсы, подсыпать яду в бокал — переисказить искаженный образ в обратную сторону… Бесполезно.