— Ты просто демон. Это нормально.
— Если ты останешься рядом, то я тебя изведу. Сожру тебя.
— Ты этого не сделаешь.
— Сделаю.
Кроули даже сам для себя звучал так, будто врал. Пытался звучать убедительно, но в большей степени это звучало по-детски нелепо, по-странному смешно. Кроули звучал так, будто готов был разрыдаться.
— Ты не монстр, Кроули. Никто не монстр. Мы все трое были неправы, так?
— Были.
Гавриил был. Сейчас его нет.
Кроули едва не грохнулся, когда ощутил касание к щекам. Ладони теплые. Нежные. Неправильно нежные. Он едва не упал, но удержал равновесие. Очки свалились на пол.
С кем-то отдаление, с кем-то приближение.
Это должно было случиться.
— Скажи это. Ты не монстр, — Азирафель гладил по лицу, смотрел ласково, пытался не спугнуть. Ни капли принуждения, ни капли грубости. Он давал ему выбор, и только от этого факта Кроули становилось ещё хуже.
— Ты не понимаешь. Я специально причиняю боль.
— Да. Это твоя работа. Мне нужна любовь, тебе — боль. Это нормально.
— Я сведу тебя с ума. Как свел Гавриила.
— Не сведешь.
— Выжру из тебя все светлое.
— Не выжрешь.
— Ты не понимаешь.
— Понимаю. Скажи это. «Я не монстр». Все нормально, Кроули. Боль — это нормально.
Азирафель поцеловал его. И Кроули не знал, был ли тут выбор хоть кого-то, но, черт, ему было это нужно. Ничего не жгло во время поцелуя, голод тоже не утолялся, потому что Кроули нужно было другое. Нужен был Гавриил.
Но сейчас, черт возьми, не было Гавриила, он просто слинял, оставил его одного. Несчастного, убитого, выпотрошенного. Какая разница, как жестко он там выл, когда Гавриил в него вдалбливался ночами напролет, если в итоге он ушел из-за страха причинить слишком много боли, а сейчас был только Азирафель. Только его губы.
— Я не монстр…
Он не был уверен, что не рыдал, пока говорил это.
Он абсолютно точно ни в чем не был уверен.
— Ты молодец. Всё будет нормально.
Кроули криво усмехнулся, прикрыв глаза.
Конечно же ничего нормально не будет. Азирафелю никогда не будет так плохо, чтобы удовлетворить голод Кроули. Ему всегда будет холодно, голодно и больно.
Азирафель сжал его руку в своей и на какую-то секунду Кроули показалось, что ему стало тепло.
Что ж, возможно, у него получится согреться. А боль и голод как-нибудь перетерпит. Ведь Азирафель хотя бы сможет согреть его.
лови меня где-то.
***
Трудно жить нормальной жизнью, когда одна половина тебя боль, а другая — вранье себе о том, будто бы все могло быть нормально.
Кроули был диким и злым. Но у него хотя бы согрелись руки. Азирафель снова привел его в свое логово. Родное логово. Согрел, обнял, поцеловал. В сотый раз пообещал, что все будет нормально. В сотый раз соврал. Азирафель действительно верил, будто бы все могло быть хорошо.
Иногда Кроули казалось, что он, в общем-то, только и ждал момента, когда сможет залечить Кроули все раны. Лечить было нечего. Об этом когда-то ему говорил Гавриил. О медленном привыкании. Кроули привык, притерпелся, но не излечился.
У Кроули за всю жизнь была только одна ошибка. Любовь. И этим он перечеркнул себе нормальное существование, возможность размеренно дышать. В принципе — возможностью.
За полгода ничего не изменилось. За год тоже.
Первые полгода Кроули ждал, что Гавриил вернется и они смогут нормально поговорить. Эти полгода каждое растение могло услышать, как внутри, про себя, Кроули молил о помощи. Другие полгода слепо тосковал, мерз и все пытался с удвоенной силой найти панацею в Азирафеле.
Они сблизились. Действительно сблизились. Конечно, не так, как с Гавриилом. Гавриил Кроули доверял свое тело и душу. После него он не доверял ничего. Никому. С Азирафелем было хорошо, и это было правдой, но Кроули не хотел думать об этом, как о чем-то, что хоть отдали могло напоминать его отношения с Гавриилом. Ни секса, ни поцелуев, ни признаний в любви, ни доверия. Они ходили в рестораны, пили хорошее вино, гуляли по паркам и посещали выставки. Говорили о высоком так, будто Кроули в этом что-то понимал. Он не понимал, о чем говорили художники, но он понимал, о чем кричал этот неровный мазок темной краски в самом углу. Иногда чужая боль запрятана так хорошо, что её и не найти. Кроули умел находить.
В конце концов, Кроули стал лучшим амбассадором от боли. Он стал её лицом. Весь болезненный, погнутый и проржавевшей, он был восхитителен. В этом суть боли. Никакая любовь не смогла бы более его от этого исцелить. Не сказать, что Азирафель не пытался. Пытался, но он понимал, что это все бесполезно. Не потому что Азирафель любил не так. О, нет, своей любовью Азирафель мог воскрешать людей, восстанавливаться разрушенные памятники, наполнять иссушенные океаны водой и покрывать льдом тающие ледники.
Проблема была не в Азирафеле.
Просто Кроули сам стремился к этому. Как демону ему была положена боль, и без неё он бы просто сошел с ума. Гавриил излечил его, дал выжрать самого себя, а потом понял, что чем дальше они шли, тем меньше сил было у него держать себя в руках. Гавриил действительно был монстром в каком-то плане, и он это знал, и только поэтому он ушел.
Азирафель знал, что тем самым он просто сохранил Кроули жизнь. Но Кроули решил, что все было наоборот. Что его хотели убить.
Они пытались не говорить об этом. О Гаврииле. Это снова повторилось. И это повторится ещё раз, если Гавриил вернется, а Кроули снова его подпустит.
Азирафель боялся этого, как собственного кошмара, поэтому он только с какой-то тихой радостью наблюдал за тем, как Кроули снова воздвигал вокруг себя баррикады. Снова становился злее, яростнее, колючее. Снова отращивал когти, точил клыки, вымачивая их в яде. Кроули снова становился тем, кем должен был быть.
Тварью.
Азирафель и эту тварь любил. По крайней мере Кроули даже в нем не ковырялся. Был благодарным за оказанные услуги. За то, что действительно помог встать на ноги.
Они часто пили, чуть реже — говорили на личные темы, ещё реже — Кроули старался не рыдать на его плече. В самых исключительных случаях Азирафель гладил его по волосам. Он любил Кроули больше всего на свете и готов был быть с ним рядом в любом случае, в любых ролях, для любых целей. Методы, средства, задачи — какая разница, чем быть в его руках, если это все равно были руки Кроули.
Автоматом, ножом, святой водой — Азирафелю не жалко.
Они ведь действительно притерлись друг к другу. Кроули таскался у него по библиотеке, засыпал на диване, иногда терся о руки, ластился. А потом боязливо дергался, осознавая, к чему он стремился.
Кроули любви теперь боялся. По этой же причине страх он ощущал даже к себе. Любовь к Гавриилу в нем теперь не вытравить. Это просто было невозможно. Он сделал этот выбор там, на небесах, и теперь носил его под сердцем. Покореженным, разорванном, избитым сердцем.
Кроули слепо следовал своим принципам. В самом деле.
Любви к Азирафелю в нем не было. Была собачья верность, благодарность и привязанность. В каком-то смысле это даже было сильнее. В любом случае, об этом они тоже не разговаривали.