Заходим в университет, поднимаемся на второй этаж. Преподаватель в аудитории еще, не ушел, но студенты уже разошлись. Витя постучался, так, для вида, зашел. Говорит: «Что ж вы, Николай Павлович, студенток до слез доводите? Не стыдно?»
Я под дверью стою – не то что плакать, как дышать забыла.
«И кого же я довел?» – спрашивает преподаватель. Витя оборачивается, подзывает меня рукой. Я, чуть живая, захожу. «Так это ж Мишина, – говорит преподаватель. – Она же перепутала все, что могла». «Переволновалась, – ответил Витя. – Разрешите нам вместе отвечать, чтобы оценку исправить?» «Тогда одну оценку на двоих и получите». А Витя посмотрел на него с такой хитроватой улыбочкой: «Ведь Новый год завтра. Ну что девушка в праздник будет слезы лить?» Преподаватель вздохнул. «Что ж, – говорит. – Хотите исправить оценку, отвечайте вместе, но не на один, а на все билеты». Я смотрю за окно, там уже фонари зажглись. «Хорошо, – ответил Витя. – Давайте ваши билеты». Отвечал, конечно, в основном он, я где-то понемногу, по чуть-чуть. А он прямо спорил с преподавателем, свою точку зрения доказывал. В итоге поставили мне четверку и отпустили.
«Я же говорил», – сказал Витя.
И пошел меня провожать. Оказывается, он учился на два курса старше – только на архитектуре, а я на реставрации – и хорошо знал этого преподавателя, был у него в любимчиках. По пути в общежитие он мне все рассказал – и о себе, и об университете – и предложил встретиться на следующий день. А я и говорю: «Так завтра же Новый год!», а он отвечает: «Так и хорошо, скучно не будет». Я подумала, а что, собственно, теряю? Домой я собиралась ехать уже после Нового года, поэтому и согласилась. А потом оказалось, что он, чтобы праздновать со мной, и от родителей, и от друзей сбежал. «Как-то с тобой хотелось побыть». Так мы с ним и жили потом, совсем не расставались. Не то что с кем встретишь, с тем и проведешь, а целых семь лет. Потрясающе счастливых семь лет…
Мама замолчала и посмотрела в окно. Стало так тихо, что было слышно, как постукивает в стекло ветка березы, растущей прямо под окнами.
Мне нравилось слушать про папу даже то, что я слышала уже много-много раз, но чем забавнее и романтичнее была история, тем жальче становилось маму.
– Игрушки надо достать, – негромко сказала я.
– Да, – она повернула голову к нам. – Данечка, ты не достал?
– Нет, теть Вер. А где они?
– Там же, где елка.
– Я сама, – поднялась с пола я.
– Сиди, пожалуйста, – попросил Даня. – Я справлюсь.
Он встал и забрался на стул.
– Удивительно, Данечка, что Лайма позволяет тебе что-то делать, – заметила мама. – Обычно все сама. Меня бережет, как хрустальную вазу. Даже люстры мыть не дает.
– Правильно, теть Вер, – сказал Даня, передавая мне коробку, чтобы слезть со стула. – Не хватало вам еще люстры мыть.
Я знала, что Даня лукавит. Что, если бы меня не было в комнате, он бы сказал: куда ей с ее ногой люстры мыть? Не хватало еще, чтоб убилась!
Но при мне – только так. Как будто я в самом деле обычный здоровый человек.
Мама поднялась с кресла и стала вместе с нами наряжать елку.
– А это любимый слон Лаймика, – сказала она, вешая на ветку старинного розового слона, уже местами протертого. – Она всегда вешала его так, чтобы снизу была еще одна ветка, чтобы если он упадет, то зацепится.
– Для меня все игрушки одинаковые, – ответила я.
– Да брось, я тоже помню, что ты его любила, – отозвался Даня.
Я промолчала.
Все раз за разом каждый год. Та же елка. Те же игрушки. То же ощущение, что сейчас закончится что-то старое, начнется новое, что-то вот-вот поменяется.
Но все то же разочарование.
Даня обмотал вокруг елки гирлянду, включил ее и будто зажегся сам.
– Красота, – оценил он.
– Рады, что вы воспользовались нашим сервисом развлечений, – с серьезным лицом сказала я. – Приходите еще.
– Поздно уже. – Мама взглянула на часы. Мы с Даней тоже повернули к ним лица. Половина двенадцатого. – Ты, Данечка, может, у нас останешься?