Выдастся такая ночь, и до полночи сидит он у огня, неизменно покуривает старую трубку и снова проходит по узким, занесенным снегом тропинкам.
Мысленно он видит, как в туманной мгле шагает его одинокая, нескладная жизнь. Вот и сейчас присела она на дряхлую колодину и щурит лукавые глаза — дескать, помирай, разве жалко. Останутся в память о тебе, как угли отгоревшего костра, вечерние рассказы товарищей, вместе с тобой проложивших дорогу на Колыму, бок о бок с тобой торивших тропинки на снежные вершины Полярного Урала.
Что ж, если это старость, то это — большая, славная старость! И есть кому заменить его — Андрея Корнева. Для того же Васи Круглова экспедиция — только начало горячей творческой жизни, начало упорной, плодотворной работы. А сколько таких Кругловых воспитано им, Андреем Корневым!
Старость, встречающая молодость!..
Проснулся Корнев на рассвете. Все еще спали. Он вынул из рюкзака сверток, из которого высовывались куски сахара, непочатые крылышки птиц, сложенные в стопку галеты, и разбудил Бедокура.
— Вот возьми. Это мой, так сказать, неприкосновенный запас… От порций своих отделял…
— Спасибо, Андрей Михайлович. — Бедокур крепко обнял Корнева.
А утром они прощались. Уходившие стояли, понурив головы, боясь взглянуть на остающихся. Каждый понимал, что ожидает Бедокура и Рубцова, если в ближайшие дни не будет разыскан лагерь.
Корнев подозрительно долго возился с рюкзаком. Наконец ему удалось затянуть ремни. Он подошел к Рубцову, потрепал его по щеке, затем пожал руку Бедокуру.
В этом рукопожатии было все, для чего обычно не находится слов.
МОЛОДОЙ ГЕОЛОГ
В день, когда отряд Корнева покинул лагерь, Буров тоже приступил к работе. Четверых рабочих во главе с завхозом он отправил за топографическими инструментами и снаряжением. Свежие зарубки, сделанные Зверевым на деревьях, указывали им дорогу.
Вскоре после их ухода и сам Буров, оставив одного рабочего сторожить лагерь, отправился в маршрут. Вместе с ним пошли коллектор Дерябин и Василий Угрюмый. Вначале Буров беспрестанно ловил себя на том, что он равнодушно проходит мимо обнажений и совершенно не следит за направлением маршрута. Его мысли витали над озером Ампеш, над вершиной Медной горы, где через несколько лет будет разбит постоянный поселок.
И легкая дрожь пробегала по его телу, когда он говорил себе, что на их долю выпала большая честь — подобрать ключи к драгоценному кладу медной руды, замурованному в недрах таежной земли.
— Никак горная лихорадка тебя схватила? — взглянув на возбужденное лицо Бурова, добродушно улыбнулся Угрюмый.
— Что такое?
— Горная лихорадка, говорю. Это со всяким бывает. Только доктора такой болезни не знают, потому и лекарства от нее нет. А без нее разве можно? Каком интерес к работе будет, коли сердце холодным останется? Ты вот скажи: не терпится тебе медную руду отыскать, так, что ли?
— Ну, так.
— Она самая, горная лихорадка и есть. Кого она сильно треплет, из того хороший рудознатец будет.
Но и сама работа постепенно увлекала Бурова. Каждое обнажение, каждый кусок породы вырастали перед ним в сложную задачу, которую нужно немедленно решить. Уже через несколько часов работа подчинила себе его фантазию, заставила отвлечься от мыслей о Корневе. Приступ горной лихорадки прошел благополучно.
Маленький отряд разделился. Угрюмый и Дерябин шли по разные стороны от Бурова, стараясь держать расстояние метров в тридцать. Старый штейгер заметил среди осыпи серого гранита почерневший валун, тускло блестевший на солнце.
— Глянь-ка, Евгений, — черная овца в белом стаде! — крикнул он Бурову и стукнул палкой по камню.
Камень загудел. Буров подошел, отбил кусок породы и сдул с его поверхности каменную пыль. Свежий неровный излом золотыми огнями вспыхнул на солнце. Буров невольно отстранил руку и долгим взглядом посмотрел на сверкающий камень.
— У нас по-старинке его лунной рудой называли, — как бы про себя сказал Угрюмый. — Потому, цвет такой…
Но Буров уже ничего не слышал. Он рассматривал в лупу диковинный камень, чертил ножом по его поверхности и, неудовлетворенный чем-то, отбивал от валуна все новые и новые куски. Угрюмый молча отошел в сторону. Наконец Буров захлопнул записную книжку и поднял с земли молоток.
— Настоящая порода! Посмотри-ка, Василий Иванович. Первосортная медная руда. Корнев правильно говорил.
Угрюмый подбросил на ладони кусок руды, как будто пытаясь по весу определить ее ценность, поковырял толстым, негнущимся ногтем блестящий кристалл медного колчедана и, зевая, проговорил: