- Отгоним мрачные мысли, - предложил он. - Выпьем по доброму глотку маотая. Сказано мудрецами, доброе вино спасает от печалей.
Выпили по два, однако легче не стало.
- Что я для вас могу сделать? - грустно спросил китаец. - Видит Небо, я сделаю все, что в моих силах. Вы человек умный, вас бы по достоинству оценили в Китае.
- Какой уж тут Китай, - вздохнул розмысл. - Будем дома помирать.
Посидели в печали, незаметно допили маотай.
- Буду за вас бороться, многоуважаемый Серьга, - сказал китаец. - Хоть и нелегко мне преступить через воспитание, ведь нас учили быть покорными Небесам и правителю, которого назначило Небо. Но то, что происходит с вами, я считаю высшей несправедливостью.
Розмысл остался один.
Тоска, печаль тугая жила в его душе.
Что дальше? Больше всего думалось почему-то о девке Дубравке, что служила ему в тереме. Славная была девица - стан тонкий, губы нежные, нрав кроткий, хотя и чугунком с постными щами могла метнуть, коли что не по нраву придется. А каково ей теперь станется?
И ворочался розмысл Серьга Цесарев на неуютной постели своей, мял сухие незабудки, и траву топотун, и подорожник с мятою кошачьей, и лев однозевый, не спалось ему, а когда сон подкрался, то сидел в том сне, позевывая и вздыхая печально, кат Николка Еж, чесал зачиненным перышком за ухом, вопрошая любовно:
- А какие такие шашни у вас, уважаемый, с китайцем приглашенным были? И не продали ли вы ему тайны княжества, не шептались ли с оным китайцем об измене отечеству?
И хотелось кричать, что верный сын Серьга Цесарев родному княжеству, об измене никогда не помышлял, противу князя мыслей не имел, нет, не был, не состоял, и разные строки в грамотках прописанные чисты…
А будил его сонный, недовольный неожиданным пробуждением страж.
- Чего кричишь? - стучал он ключами в дверь кельи. - Чай не на допросе, подноготных не ведаешь, ртом олова жидкого не хватал. Не боярин Глазищев, чтобы совесть ночами болью выходила. Спи спокойно!
Оно бы и спалось, кто бы только сны добрые навевал, Морфею в келье зарешеченной неуютно было, вот он и не прилетал, стражника вместо себя присылал. Ворочался розмысл на жестком лежбище узилища, вставал, ходил по келье беспокойно. Под утро он окончательно проснулся. Посидел немного, вдыхая запах сена, покусал длинную сухую травину, выбранную из кучи, потом встал и подошел к окну с толстыми вертикальными железными стержнями вместо решетки. Может, и в самом деле китаец хотел ему добра, а может, хотел завладеть секретами огненного змея. Хотелось думать о человеке хорошо.
А о будущем не хотелось думать. Не было в том будущем ничего доброго для Серьги Цесарева. Одни неприятности.
В ночном небе сияла полная луна, впрочем, уже начинающая худеть. Вокруг - в бездне небесной - помаргивали редкие звездочки. Одна из них, скорее напоминающая желтую запятую, стремительно двигалась с востока на запад.
Ну, конечно же! Конечно же!
Розмысл напряг слух. Может, ему это только казалось, ведь он не раз слышал мелодию медной луны, а может, и в самом деле она донеслась до земли и коснулась его напряженного чуткого уха, но только он явственно почувствовал, как хрустальные колокольцы отбивают мелодию, которую он узнал бы из тысяч других:
Могучею Русью я в небо запущен,
С хрустальной музыкой плыву средь светил.
Куда не гляди - нету княжества лучше,
Не зря же Господь нашу Русь освятил!
11.
Готовься к худшему, и тогда все хорошее, что придет на деле, будет тебе подарком.
Вот розмысл готовился к плахе и топору, в лучшем случае думал, что в узилище его ввергнут без права грамотку родным написать, а тут - нате вам, князь Землемил собственной личиной влетел в узилище, оттолкнув небрежным ударом в ухо зазевавшегося стражника. Встал на пороге, оказуя себя в силе да красе, оглядел измятое в бессоннице сено укоризненно.
- Что ж ты, друг любезный! - сказал Землемил. - Я его по теремам ищу, с дивным успехом поздравить, к сердцу княжьему прижать, а он… - князь махнул рукой. - Ох, уж этот Николка, все самостоятельности ищет! Не забижал тебя слуга мой верный? А, Серьга?
- Душевно поговорили, - сказал розмысл, тайно снимая с кафтана прилипшие травины и отводя глаза в сторону.
- Небось все выспрашивал, какие поносные слова на меня говорил, какие замыслы тайные вынашивал? - князь заливисто расхохотался. - Ох, уж эти тайных дел мастера! Повезло тебе, Серьга, что мой верный пес разговорами обошелся. Сказал ему, что верный сын ты отечества?
- У него скажешь! - проворчал розмысл, слегка изумленный состоянием, в котором пребывал князь. Взвинченный Землемил был, весь в порывах чувственных. И редкая бородка его этим днем была неухоженной.
- Во всех грехах покаялся? - блеснул белыми зубами князь. - Ни-колка, он такой, кого хочешь разговорить может! Ну, иди, розмысл, дай тебя троекратно поцелую, уму твоему должное воздам!
«А может, китаец ему втолковал?» - мелькнуло в голове розмысла. Князь Землемил долго мял его сильными жесткими руками, дышал в ухо, делая вид, что лобзает, потом несильно оттолкнул от себя.
- А ты хорош гусь! - насмешливо сказал он. - Я его противу сердца держу, а он, значит, честит меня, выражений не выбирая!
Розмысл потупился. Выходило, что князь знает. Тогда совсем уж непонятным казалось его поведение. Злых слов в отношении себя князь Землемил никогда не спускал. Были такие говоруны из Ольховского скита, так князь их призвал и вопросил прилюдно - на что монахи надеются, речи поганые ведя, правителя своего законного оскорбляя? Монахи же ответствовали, что власти земные меняются, есть лишь один вечный и незыблемый - Господь наш вседержец, Он нам защитою. «Ладно, - сказал Землемил. - У Него, значит, прибежища ищете?» И выставил монахов на бой с медведем некормленым, приказав дать каждому молитвенник и пику. Оно ведь как выходило? Чтобы от медведя отмахаться, надо было обязательно пику двумя руками держать, получалось тогда, что молитвенник надо бросить. Не без умысла такое проделал князь Землемил, хотелось ему видеть - действительно ли монахи на Отца Небесного надеяться станут или же все-таки молитвенники бросят и пиками от зверя спастись попробуют. Не спасло монахов ни слово святое небесное, ни длинная пика земная.
- Котомку свою бери, - сказал князь. - Не место здесь розмыслу величайшему земли Русской!
Бедному собраться - только подпоясаться.
Шел розмысл за князем следом и ловил на себе изумленные взгляды. Было чему удивиться, никто еще своими ногами из владений ката не выходил, чаще выносили постояльцев оными конечностями вперед.
- Уж и стол накрыт, - между тем выговаривал князь Землемил герою нашему, - и бояре честь по чести за столом сидят. Добрыня весь измогутился, все тебя выглядывал, немец Янгель с жидовином себя незваными гостями чувствуют. А где Серьга? Где розмысл? А он с катом душевные беседы ведет, как на духу ему исповедуется. А ведь мог бы и промолчать, никто тебя за язык не тянул!
Вот ведь как оно бывает: с плахи - да за стол пиршественный!
Великодушие князя Землемила умиляло, хотелось броситься в ноги князю, слова благодарности прокричать. И ведь простил, простил слугу своего неразумного, все слова ему глупые простил! Кровь заиграла в жилах розмысла, бурлила в них пенной радостью, требовавшей немедленного выхода. В пляску искрометную хотелось пуститься, коленца разные и фортенбобели ногами выделывать!
А горница княжеская уже встречала их радостными криками, и чаши тянулись вверх, и веселье раздольное русское плескалось за столом, подавали уже кабанов на вертеле, утку, запеченную в зайце, каймак, вареники мясные и с вишнею, соленые огурцы и помидоры, рыжики и опята, белый гриб, жареный в масле и тушеный в сметане, другие лесные дары, севрюжку по-княжески, стерлядку по-купечески, сома по-боярски, медовуху четырех рецептов, белое хлебное вино, настоянное на рябине, настойку из терна, настойку из яблочка наливного, из малины, из лесной ягоды земляники, да мало ли яств на княжьем столе, не опишешь всего, только слюной понапрасну изойдешь.