Вчера Янковская сказала, что меня зовут Августом Берзинем, сегодня говорит, что я Дэвис Блейк, а завтра объявит Рабиндранатом Тагором…
Я решил заставить ее заговорить!
— Дэвис Блейк? — повторил я и добавил: — Это вы мне тоже не объясните?
— Объясню, но несколько позже, — ответила она, как обычно. — Вам надо слушаться — и все будет хорошо.
Я сделал вид, что подчинился; я позволил нашему разговору уклониться в сторону, и мы заговорили о неизвестном мне Берзине, которого Янковская знала, по–видимому, довольно хорошо. Я принялся иронизировать над его условными белесыми акварелями, наш разговор перешел на живопись вообще, Янковская сказала, что ей больше всего нравятся пуантилисты, всем художникам она предпочитала Синьяка, умеющего составлять видимый нами мир из мельчайших отдельных мазков…
Внезапно я схватил ее за руки и вывернул их назад, совсем так, как это делают мальчишки.
Янковская закричала:
— Вы с ума сошли!
Никогда ранее я так не обращался с женщиной, но меня вынуждали обстоятельства.
— Марта! — сдавленным голосом крикнула Янковская, но я бесцеремонно прикрыл ей рот ладонью.
Перевязью с портьеры я прикрутил ей руки к туловищу и насильно усадил в кресло.
Без всяких церемоний я осмотрел ее; свой пистолет она обычно носила в сумочке или в кармане пальто, и никакая предосторожность не была с ней лишней.
Сдернутой со стола скатертью обвязал ей ноги и сел в кресло напротив.
— Поймите меня, Софья Викентьевна, — сказал я, — на этот раз вы в моих руках и будете мне отвечать. Даю слово, что в таком положении вы будете находиться до тех пор, пока не начнете говорить, а если так и не надумаете заговорить, я вас застрелю, а сам постараюсь добраться до своих, даже рискуя попасть в руки гестаповцев…
И Янковская, еще минуту назад растерянная, подавленная, готовая во всем мне подчиниться, вдруг подняла голову и пристально посмотрела на меня своими зелеными в это мгновение, как у кошки, глазами.
— Ах, вам угодно разговаривать? — насмешливо спросила она. — Извольте!
— Кто вы такая? — спросил я ее. — Говорите.
— Вы не оригинальны, — сказала она. — Так начинают все следователи. Софья Викентьевна Янковская. Я уже говорила.
— Вы знаете, о чем я вас спрашиваю, — сказал я. — Кто вы и чем занимаетесь?
— А что, если я скажу, что работаю в подпольной коммунистической организации? — спросила она. — Что мне поручено вас спасти?
— Сначала убить, а потом спасти?
— Ну, хорошо, оставим эту версию, — согласилась она. — Я, разумеется, не коммунистка и не партизанка… — Она пошевелила руками. — Мне очень неудобно, — сказала она. — Вы можете меня развязать?
— Нет, — твердо ответил я. — Вы будете находиться в таком положении до тех пор, пока я не узнаю от вас все.
— Как хотите, — покорно сказала Янковская. — Я буду отвечать, если вы так настаиваете.
— Так кто же вы? — спросил я. — Хватит нам играть в прятки!
— Я? — Янковская прищурилась. — Шпионка, — сказала она так, точно назвалась портнихой или буфетчицей.
— На какую же разведку вы работаете? — спросил я.
Янковская пожала плечами.
— Предположим, что на английскую.
— А не на немецкую? — спросил я.
— Если бы я работала на немецкую, — резонно возразила Янковская, — вы находились бы не здесь, а в каком–нибудь лагере для комиссаров, евреев и коммунистов.
— Допустим, — согласился я. — Ну а кто ваш начальник? Он здесь?
— Да, он здесь, — многозначительно сказала Янковская.
— Кто же он? — спросил я.
— Вы, — сказала Янковская.
— Обойдемся без шуток, — сказал я. — Отвечайте серьезно.
— А я серьезно, — сказала Янковская. — Мой непосредственный начальник именно вы, вы и никто другой.
Она действительно говорила вполне серьезно.
— Объяснитесь, — попросил я ее. — Я не понимаю вас.
— О! — снисходительно воскликнула она. — В моих объяснениях нет ничего сложного. Будь у вас в таких делах опыт, вы бы сами обо всем догадались…
Она строго посмотрела на меня, на мгновение в ее серых глазах сверкнули искорки не то насмешки, не то гнева, но она тотчас подавила эту вспышку, и на ее лице опять появилось выражение равнодушия и усталости.
— Я хотела исподволь подготовить вас к вашей новой роли, — спокойно и негромко сказала Янковская. — Но раз вы торопитесь, пусть будет по–вашему…
И она заговорила наконец о том, что интересовало меня не из пустого любопытства, потому что игра, в которой мне пришлось принять участие, велась на человеческие жизни, заговорила, хотя ей не очень–то хотелось говорить.
— Для того чтобы проникнуть в самую суть вещей, надо понять меня, — произнесла она с вызывающей самоуверенностью, но таким тихим голосом, что человек, не сталкивавшийся с ней при таких обстоятельствах, как я, обязательно принял бы ее самоуверенность за искренность. — Но так как понять меня вы и не сможете и не захотите, постараемся касаться меня поменьше…
Она усмехнулась и сразу перешла к тому, что сочла нужным довести до моего сведения.
— Дэвис Блейк появился в Риге лет пять или шесть назад, сама я приехала в Ригу позже. Назывался он Августом Берзинем. Существовал ли на свете подлинный Август Берзинь, я не знаю. Сын состоятельных родителей, художник, получивший специальное образование в Париже, он не возбуждал подозрений. Возможно, что подлинный Август Берзинь действительно существовал, действительно был художником и действительно отправился в свое время заканчивать образование в Париж. Возможно. Но из Парижа в Латвию вернулся уже другой Берзинь. Не знаю, куда делся подлинный Август Берзинь. Может быть, остался в Париже, может быть, уехал в Южную Америку, может быть, погиб при автомобильной катастрофе… Родители Августа Берзиня к тому времени умерли, и уличить Дэвиса Блейка в подлоге было некому. А если некоторым старым знакомым казалось, что Август не совсем похож на себя, этому находилось объяснение: годы отсутствия меняют многих людей, да еще годы, проведенные в таком городе, как Париж! Вам, конечно, понятен смысл этого маскарада? Дэвис Блейк, сотрудник Интеллидженс сервис, был назначен резидентом в Прибалтике. Местом своего пребывания он избрал Ригу. Этот город недаром называли ярмаркой шпионов. Географическое и политическое положение Риги сделало ее скопищем различных авантюристов, именно здесь скрещивались и расходились пути многих разведывательных служб. Блейк делал свое дело. Связи его расширялись. Меня командировали на помощь Блейку…
— И вы, позавидовав его лаврам, — вмешался я, — решили его устранить и занять освободившееся место?
Моя собеседница одарила меня взглядом, выражавшим одновременно и сострадание и презрение: с ее точки зрения, я обнаруживал чрезмерную наивность, рассуждая о делах секретной службы.
— Вы глубоко заблуждаетесь, — снисходительно возразила она. — Было бы слишком нерасчетливо убирать с дороги тех, кто вместе с вами идет к одной цели… — Она несколько оживилась. — Мы жили достаточно дружно, — продолжила она свой рассказ. — Но чем сложнее события, тем труднее работа разведчика. Захват немцами Польши, оккупация Франции, провозглашение Советской власти в Прибалтийских республиках… Жизнь движется с калейдоскопической быстротой, I! разведчик, никому неведомый и почти беззащитный агент секретной службы, нередко призван то ускорять, то замедлять движение истории…
— Вы неплохо поэтизируете профессию шпиона, — прервал я свою собеседницу. — Но это теория…
— Правильно, практика грубее и страшнее, — согласилась Янковская. — В тот вечер, когда вы познакомились со мной, Блейка застрелили…
— Кто? — перебил я Янковскую.
— Это не установлено, — уклончиво ответила она. — Застрелили Блейка и…
— Застрелили меня, — договорил я. — Можно догадаться, почему застрелили Блейка, но для чего было убивать меня?..