И надо всем этим возвышалась аскетичная башня Цитадели, обиталища Королевской гвардии. Цитадель резко выдавалась на фоне латунных стен, отделявших Дэвабад от смертельного озера, а тень от нее накрывала сектор Гезири и близлежащий Большой базар. Однажды Низрин сказала ей – и это было лишь одно из ее многочисленных горьких увещеваний насчет Гезири, – что Цитадель была первой постройкой, возведенной Зейди аль-Кахтани после того, как он отвоевал власть над городом у Совета Нахид. Долгие годы он правил городом именно оттуда, оставив полуразрушенный дворец стоять заброшенным и запятнанным в крови ее предков.
Но тут как раз Зейнаб подхватила ее под руку и потащила в сторону рынка. Нари охотно поплелась следом. Когда они проходили мимо фруктового прилавка, она, почти не отдавая себе в этом отчета, стащила оттуда спелый апельсин. Воровать было безрассудно с ее стороны, но выход на шумные городские улицы раскрепостил Нари. Пусть она была не в Каире, но нетерпеливое мельтешение прохожих, запахи уличной еды и народ, высыпающий из мечетей, казались достаточно знакомым зрелищем, чтобы на время отвлечься от тоски по дому. Впервые за несколько лет она снова ощутила себя чужой в толпе, и это было восхитительно.
Углубившись в тень рынка, они замедлили шаг. Нари посмотрела по сторонам, и у нее разбежались глаза. Стекольщица огненными ладонями превращала раскаленный песок в пеструю бутыль, через проход от нее – сам по себе работал деревянный станок, закручивая и переплетая нитки яркой шерсти в орнамент наполовину сотканного молитвенного коврика. От прилавка, заваленного цветами, поднимался душистый аромат – парфюмер разбрызгивал розовую воду и мускус на блестящее блюдо с расплавленной амброй. А в ближайшей витрине разлеглись на высоких подушках две охотничьи пумы в инкрустированных ошейниках, соседствуя с крикливыми огнептицами.
Зейнаб остановилась погладить хищных кошек, а Нари двинулась дальше. За поворотом обнаружился целый ряд книжных прилавков, и она, недолго думая, направилась туда, завороженная видом книг, разложенных на коврах и столах. От некоторых фолиантов исходила магическая аура – они были обтянуты чешуйчатыми переплетами, а страницы переливчато мерцали, но большинство из них, похоже, были сделаны руками человека. Нари это не удивляло: по общему мнению, из всех джиннских племен именно Гезири ближе всего сошлись с людьми, с которыми секретно делили землю.
Она изучила первый прилавок. Большинство книг здесь было на арабском языке, и вид этих текстов отозвался необъяснимым уколом в груди. Именно на арабском Нари впервые научилась читать, и этот опыт в ее воспоминаниях всегда шел рука об руку с мыслями о юном принце, который стал ее учителем. Не желая думать об Али, она перевела блуждающий взгляд на соседний прилавок. В центре стола лежала книга с рисунком трех пирамид.
Нари в два счета оказалась рядом и потянулась к книге, словно к старинному приятелю, которого хотела заключить в объятия. Так и есть: знаменитые пирамиды Гизы. Листая страницы, она узнала и другие достопримечательности Каира: близнецы-минареты у ворот Баб-Зувейла и огромная зала мечети Ибн Тулуна. Женщины в черных одеждах, которые когда-то носила и сама Нари, черпали воду с берегов Нила, а мужчины укладывали охапки сахарного тростника.
Семенящей походкой к ней вышел старый гезирец.
– Глаз-алмаз, барышня. Свежайшее приобретение из мира людей, и мне еще не доводилось видеть книги, подобной этой. Ее достал мне купец из Сахрейна, когда переправлялся через Нил.
Нари провела пальцами по первой странице. Язык, на котором была написана книга, был совершенно ей незнаком.
– Что это за язык?
Старик пожал плечами:
– Точно не знаю. Буквы немного похожи на письменность древних латинских текстов, которые у нас есть. Купец, доставший книгу, пробыл в Египте недолго. По его словам, между людьми бушевала какая-то война.
Какая-то война. Она сильнее прижала ладонь к страницам. Когда Нари покинула Египет, он был недавно покорен французами, а до того им правили османы – похоже, такова была участь Нари, быть частью оккупированного народа, куда бы она ни направилась.
– Сколько вы за нее просите?
– Три динара.
Нари пристально прищурилась на него:
– Три динара? Я, по-вашему, из золота сделана?
Старик опешил:
– Но… такова цена, барышня.
– Для кого другого – возможно, – сердито фыркнула она, пряча энтузиазм под маской оскорбленной невинности. – Я же дам за нее десять дирхамов, и ни монетой больше.