— Лешенька! А это сколько, Лешенька? — смеется Настя. Еще одна поделка летит в стену и разбивается вдребезги. Это мастерская. Стоят станки. Много шкафчиков, полок. Все заставлено фигурками, вырезанными из камня.
— Ну, что случилось, золотце? — он садится рядом, пытается ее обнять. Настя уворачивается.
— Тебе Машенька привет передавала. Поцелуй, говорит, за меня… — Настя смеется.
— Give me a reason to love you…
— Так, и что? — суровеет Леша.
— Ваши дела, — она швыряет в стену очередную «горбатую бабульку».
— Прекращай! — вопит он.
— Тут где–то была эта… — Настя медленно поднимается с пола, — Медной горы хозяйка…
— Настя, не смей! Патрик за ней завтра должен прийти…
Хозяйка находится. Она в кокошнике, улыбается, с полметра величиной.
— Да что ты! Патрик! А Патрик не считает, что это… вот это… — Настя сдерживается, чтобы не разрыдаться, — позорное дерьмо? Претенциозное, вонючее, окаменевшее дерьмо! Мезозойское!
— Поставь на место! — хватает ее за руки.
— В чем дело, Лешенька? Не на что будет в «Национале» с девочкой отдохнуть?
Он выпрямляется. Несколько картинно, несколько медленнее, чем нужно. Идет к двери. Надевает плащ.
— Леша!
Хлопает дверь.
— Give me a reason to be a woman…
— Д-дура! — кричит Настя. Непонятно, кому — солистке «Портисхэд», себе или Хозяйке.
* * *
— Ну что, Данила–мастер, не выходит твой каменный цветок?
Тот, к кому обращаются, пристально что–то изучает, склонившись. Видно небритый подбородок. Нехорошая, бледная кожа — очень тонкая, кажется. С зеленоватым отливом. Отворачивается, встает. Со спины — сильный, высокий парень, коротко стриженный. А выходит он в коридор — из туалета. Вытирает руки. В туалете, видимо, ремонт — лежат плитки кафеля, скособочился новенький голубой унитаз.
— Там трубы не понять какие, хозяин. Не то ржавые, не то вообще деревянные. Подцеплю тебе горшок, а он наутро прохудится — тебе это надо?
— Да не обижайся, я ж шутя–любя…
— Ты не обижайся…
* * *
Екатеринбург. Железнодорожный вокзал. Подземный переход — грязный туннель. В грязном туннеле — грязные люди. Идущие навстречу и на обгон, волочащие с трудом кто сумки, кто — ноги. Крепкие мужики в кожаных куртках, потряхивающие ключами на пальцах: «Такси берем?» Цыганки: «Молодая, спросить можно тебя?»
Настя идет как сквозь строй, все расплывается перед глазами, остается только слепящий желтый свет. Какой–то частник понастойчивей тормозит ее у самого выхода на привокзальную площадь, сквозь шум долетает голос Насти: «Сколько?» Частник: «До Медянки — двести.» — «Да я сюда дешевле добралась!» «Так правильно, вход рубль, выход — два…»
— Настасья Егоровна!
Голос звучит молодо, сильно, властно. Тот же голос, что над нашим Данилой подшучивал. Удивленная, она оборачивается и видит стоящего рядом с темно–синим «Саабом» незнакомого ей мужчину. Он в белой майке, светящейся под фонарем, рыжей куртке и бледно–голубых джинсах. Дверь машины распахнута, хозяин сдержанно и чуть насмешливо улыбается.
Настя подходит к нему, смотрит вопросительно.
— Полоз, Олег Викторович, — представляется он. — Меня попросили вас встретить, время поскольку позднее, а вы девушка видная.
— Должно быть, меня описали детально, — усмехается Настя.
— Чай, не в прошлом веке живем. Фотографии на что?
— А откуда они у вас…
— Ну, а факсы для чего? Право, Настасья Егоровна, вы как коренная москвичка — смутно подозреваете, что по всей остальной России одни сельпо стоят да медведи бродят. Мы едем?
— Едем…
— Едем! В далекие края…
* * *
— Надо же, как здесь красиво стало… — говорит Настя, глядя из машины на ночной Екатеринбург. На улицах, несмотря на поздний час, много народу, горят–переливаются ярко освещенные «остановочные павильоны». Полоз хмыкает.
— Давно в последний раз были в Екатеринбурге?
— В девяносто втором.
— Давненько…
— Здесь тогда стреляли, кажется…
— Здесь и сейчас иногда постреливают. Но реже, конечно.
— А вы не из тех, кто стреляет?
— Я? Нет, я немножко из другой оперы. А почему вы спрашиваете?
— Да друг ваш московский с пистолетом не расстается.
— Серьезно? Ну, это он так, для отвода глаз. Ему вообще–то пистолет ни к чему.
— Кулаками справляется?
— С кем?.. Давайте, я вам лучше музычку какую–нибудь поставлю, хотите подремать — кресло вот здесь опускается…