— Кофе, — говорит Полоз.
— Что? — оттуда высовывается давешняя официантка в черном шелковом халате.
— Кофе мне сделай, пожалуйста. С кофемэйтом.
— С чем?
— Там такая баночка с белой наклейкой, в ней белый порошок. Насыпь его в чашку вместе с кофе и сахаром.
Девушка приносит кофе. Садится на постель и сообщает:
— Я не дура.
— Я знаю.
— Так и сказал бы, что хочешь сливок.
— Сказал бы я, чего хочу…
— Скажи.
Он наклоняет ее голову к себе и шепчет что–то на ухо. Она подмигивает. Высовывает удивительно длинный язык, исчезающий в чашке с кофе. Смотрит на него. Припадает к нему. Скользит по нему, и шелковый халат сползает с нее, словно змеиная кожа…
* * *
— Куда мы идем?
— В гости…
Жабрей смотрит в землю прямо перед собой. Иногда пригибается. Настя пытается проследить за его взглядом, но ничего не видит. Тогда он наклоняет ее голову к земле:
— Что?
— Ничего, Никита Прокопьич…
Он ждет.
— Муравьи.
— Мураши. Еще что видишь?
У муравьев поблескивают искорки на лапках.
— Что–то у меня с глазами в последнее время…
— Не с глазами, а с мозгами. И не в последнее время, а всегда было. Пошли…
* * *
Странный и жуткий звук — будто кто–то невесть зачем хлопает крышкой гроба. Откроет — и хлопнет. Откроет — и хлопнет. Эхо в заброшенной шахте разносится гулко и дробно.
Стены. Одна омерзительнее другой. В каких–то разводах, водорослях, буро–зеленые, сочащиеся гноем. Вдоль стен шмыгают крысы, попискивая, посверкивая красными глазками. Две вдруг схватываются насмерть, летят клочья шерсти. В свалке отлетает то, из–за чего они дерутся — еще кровоточащая человеческая рука.
Новый поворот — будто пещера. В пещере светло. Данила сидит там на груде старого тряпья и щелкает крышкой какого–то ящичка. Ящичек залеплен грязью и чем–то похуже — каждый раз, как Данила опускает крышку, от ящичка отскакивают ошметки. Вот отскочил очередной — и стало видно в брешь, что ящичек — темно–зеленого цвета.
Данила запускает руку внутрь. Достает ее. Смотрит. Смеется — долго и невесело. Истерично.
На руке — нитка бус.
* * *
— Они как будто больше стали, Прокопьич…
— У страха глаза велики, Настя.
Муравьиная тропка кончилась — уперлась в мертвое, без листвы, дерево. Теперь уже и Настя видит, что на лапках у муравьев — капельки, отливающие из золота в кровь. Она смотрит, как мураши сноровисто бегут по дереву вверх и пропадают в трещинах коры. Вглядывается внимательней. Трещины глубокие — голый ствол видно. Он светится желтым.
Дерево, оказывается, высится над речкой. Следуя за Жабреем, Настя по обрыву спускается к торчащим из обрыва древесным корням — ветхим, пыльным. Жабрей дергает за один из корней, и их с Настей осыпает песок. В обрыве образуется дыра, в которую и ныряет Жабрей. Следом, передернув плечами, залезает и Настя.
Корни дерева — золотые.
Хуже всего — то, что они шевелятся.
* * *
У дома Настя замедляет шаги — видит темно–синий «Сааб».
— Настасья Егоровна, я тут в Екатеринбург смотаться собрался, компанию не составите?
Уже захлопнув за собою дверцу, Настя замечает:
— Странно, Олег Викторович, загорелый вы.
— А что странного?
— Да живете, как я поняла из вчерашнего, больше по ночам, пешком не ходите…
— А для таких, как я, солярий придумали. Что это у вас?.. — кивает на сверток в ее руках.
— Золото, — просто отвечает Настя.
Едут молча. Затем Полоз говорит:
— Чего вам с ним таскаться, опасно это, а я хорошую цену дам.
— А вы так сразу и поверили, что там золото.
Полоз тяжело вздыхает:
— Не мое, конечно, дело, но держались бы вы от Жабрея подальше. И сам пропадет, и вас до беды доведет.
— Почему?
— Потому что не у тех ворует…
— Никита Прокопьич не вор!
— Конечно, Настя, конечно… — успокаивающе треплет ее по коленке. — Ему просто повезло…
Настя бьет его по руке:
— Что вы за человек! Все у вас воры, убийцы, недоумки…
— Настя… вы знаете, зачем мы едем в город?..
— Понятия не имею!
* * *
— Дай–ка… — он тянется через нее, вытряхивает из пачки сигарету. Закуривает. Подносит пальцы к носу и с наслаждением втягивает воздух: