* * *
В дальнем конце зала открывается дверь, крадучись заходит Антихрист. Потный — жарко на улице. Подходит к Жабрею виляя, словно извиняясь за что–то:
— Никита Прокопьич, сделано…
Никита Прокопьич просыпается, голову тяжелую поднимает:
— Отнес?
— Так точно!
— И что старуха сказала?
— Да вроде бы ничего не сказала, хмыкнула да в угол подарок бросила…
— Врешь! Не могла она про мужнин подарок ничего не сказать! Вспомни, были какие–нибудь слова!
— Да три слова только.
— Ну?
— Охренел старый черт…
— Га–га–га! — радуется Жабрей. — Вот это ее слова! Ну ладно…
Он оглядывается кругом — в зале уже почти никого нет, мужичок какой–то дремлет в углу, из тех, что вместе с ним сюда врывались:
— Пойду–ко я домой. Поди, всех уже комаров напоил.
— Провожу… — срывается за ним Антихрист.
Когда они выходят, мужичок подзывает официантку:
— Иринушка, — та, удивленная, оборачивается, — а куда это у нас Олег Викторович запропастился?
* * *
На улице уже как–то утихло. Кое–где бабы причитают — сожалея или побитые. Видны удаляющиеся фигуры Жабрея и Антихриста.
— Не стыдно прозвище поганое носить? — сурово спрашивает Жабрей. — Ты хоть знаешь, кто такой Антихрист?
— Обезьяна Христа, — ухмыляясь, рапортует Сережа. — Даже похож, только унылый и неуверенный.
— Обезьяна ты и есть… — вздыхает Жабрей и останавливается. — Ступай уже.
— Да уж провожу…
— Не надо. Друг ты мне, а ко мне не ходи. Не люблю.
— Как скажете, Данила Прокопьич…
* * *
Мать Насти со скрипом закрывает за собой разбухшую из сеней на кухню дверь. Она в рабочей одежде — с фермы пришла. Ставит с грохотом сумку на пол.
— Жабреи–то, — говорит она, адресуясь непонятно к кому, — на лавочке возле дома сидят, Петровна говорит — часа два уже, все наговориться не могут. Что это с ними? Жабреиха в платье, в украшениях, старая выдра… Юр, ты меня слушаешь или как? Юра!
Заходит в комнату — на полу лицом вниз лежит дядя Юра и мычит, одежда грязная.
— Нажрался! — констатирует она удовлетворенно и пытается его перевернуть. И истошно, неприятно визжит:
— Ю-РА!
Он пьян, да. Ему поэтому еще не больно. У него отрезано ухо.
* * *
Темно–синий «Сааб» тормозит у дома Насти. Она выходит, не поднимая головы. «Сааб» срывается с места и уезжает.
У ворот Настю поджидает мать. Несмотря на то, что сейчас раннее утро, она пьяна. Робко приблизившейся дочери отвешивает тяжелую пощечину:
— Шлюха!
— Мама…
— Иди в дом, не позорь…
В доме люди в белом. Дядя Юра сидит за столом и хнычет, обхватив забинтованную голову.
— Дядя Юра, что случилось? — бросается к нему Настя.
— Не знаю, Настёна! Не знаю! — бьет по столу кулаком. — Не помню ничего!
— Спокойно, спокойно, дядечка, — трясет его за локоть врач. И уже к своим:
— Ну и ночка сегодня! Апокалипсис нау!
Заметив непонимающие глаза Насти, поясняет:
— Шестеро изувечены, трое без вести пропали… У вас вчера праздник был, что ли?
— У нее–то да, — встревает мать. — Вся испраздновалась! Пусти–ка, — отпихивает врача от стола, наливает себе самогонки.
— Кто пропал?
Секундная пауза. Притихает и мать.
— Парень какой–то, Николай, что ли… и Жабрей с женой.
— Никита Прокопьич?!
— Кажется…
— Настя, не ходи туда! — запоздало кричит вслед мать.
* * *
Дом Жабреев на отшибе, но сейчас там людно. Толпа зевак, нездешние милиционеры, их машины, новомодные бело–голубые «форды»… Настя вбегает в дом, распихивая зевак и милиционеров. И застывает на пороге.
В доме полный кавардак. Все вверх дном. Брюхом вниз валяется огромный телевизор, прочая техника разбита. Настя неверными шагами идет в кабинет, там какой–то в буром пиджаке склонился над письменным столом Никиты Прокопьича.
«Автопортрета», конечно, нет.
— Это еще кто? — не оборачиваясь, спрашивает бурый про Настю.
— Ученица его, — вякает кто — то из набившихся в комнату вслед за Настей. — И Полоза подруга…
— Ученица и подруга, — он смотрит на нее — девушка широкого профиля…
Вдруг орет: