— Чё набежали? Денисов! Гони всех на хер!..
Он усатый. Насте это сейчас бросается в глаза. Она смотрит и думает, как это некрасиво — усы. Отдельные, отчетливо различимые волосы, все шевелятся, на некоторых сидят капельки пота, и кожа над усами — пористая, бледно–зеленая… Ей кажется, что сейчас ее стошнит…
— Подруга и ученица может остаться, — милостиво кивает усатый. — Может, подскажет чего.
Но Настя только молча мотает головой и пятится.
Усатый делает шаг по направлению к ней. Настя спиной упирается в жирного, потного мужика, прижимая руки ко рту, выбегает вон.
* * *
… и налетает на неподвижно стоящего Данилу.
На нем пиджак внакидку и что–то под пиджаком. Он, будто этого ожидал, принимает ее в руки, отстраняет от себя легко и бережно.
— Пойдем–ка, — кивает, — Настя. Ты ведь Настя?
Она молча мотает головой.
— Демидовых дочка?
— Угу.
— Похожа ты на одну девушку… — задумчиво говорит Данила, приобняв ее за плечи и проводя через толпу. Вслед несутся насмешки и ругань, но он их не слышит, у него одна задача — увести ее подальше.
— Я знаю, — говорит она виновато.
— От кого? — вскидывается он и тут же кривится: — Хотя…
— От Полоза, — с непонятным вызовом говорит Настя, — Олега Викторовича.
— От Полоза Олега Викторовича… — задумчиво повторяет Данила. — Ну вот, теперь все сходится.
— Что сходится?
— Все, — они остановились у ее ворот. — Мы пришли.
— Но я не понимаю…
— Ты много чего не понимаешь. Да это и не важно. Вот, возьми, — он сует ей то, что прятал под пиджаком. Какую–то коробку.
— Что это?
— То, что вы искали. И пожалуйста, Настя, — он подходит ближе, смотрит ей в глаза, — отдай им это и уезжай побыстрее. Здесь очень плохо. А скоро будет еще хуже.
— Но все–таки…
— Ничего не все–таки! И передай от меня Полозу… Нет, ничего не передавай. Скажи, я скоро его сам увижу. Очень скоро!
Последние слова он уже кричит на ходу, через плечо.
* * *
Настя заходит в дом. Горит желтая лампочка в сенях. Непривычно роскошно накрыт кособокий стол на кухне. Вместо красной клеенки — белая скатерть. На скатерти искусно сервирован завтрак — нерусские закусочки соседствуют с глубокими тарелками, в которых — бульон, и половинка яйца плавает в бульоне. И цветы в вазе, опять–таки нездешние — винно–красные тюльпаны, счетом три. Вот на это сперва обращает внимание Настя, а уж потом — на то, что за столом, в белой рубашке, чисто выбритый, сидит Полоз. И больше никого на кухне нет.
— Я прошу прощения, Настасья Егоровна, что покинул вас утром… — церемонно начинает он.
— Где мама? — спрашивает Настя, не слушая его, и быстро проходит в комнату. — Мама! Где мама?
— Господи, да не волнуйтесь вы так! В город поехала, Юрия Петровича в больницу повезла…
— Ах, так вы уже и по отчеству знаете?! Как поехала, на чем… что ты врешь!
— На моей машине. Шофера отправил с ними. Настя! Хватит истерики!
Он вскакивает, усаживает ее за стол. Держит ее руки, вместе с забытой в руках коробкой. — Предупреждая следующий вопрос, скажу, что мама твоя была не против того, чтобы я остался. Дословно: «Сиди, авось ничё не украдешь»…
— Мне надо выпить, — говорит Настя.
— Естественно, — отвечает он. — И поесть.
* * *
Данила же тем временем возвращается к дому Жабреев. Народу там гуще прежнего. В толпе он находит и берет за плечо Сережу Антихриста:
— Здорово, упырь! Отойдем, чего людям мешать…
* * *
— За что пьем все–таки? — Настя вертит в руках ладный пластмассовый, под хрусталь, стаканчик. Щеки ее порозовели.
— А разве нам не за что выпить? — Полоз машет на коробку, которую Настя держит на коленях. — За успех нашего предприятия!
— Замечательно. Но, может быть, вы мне расскажете, в чем все–таки состояло наше предприятие?
— Я расскажу, — говорит, входя, московский знакомец Насти.
* * *
— Покажешь, куда Никиту с женой дел, получишь шкатулку, — говорит Данила. Антихрист вьется в его руках, как червяк. — Не покажешь — убью.
Или просто здесь оставлю…
Антихрист оглядывает место, в которое попал. Осклизлые потолки шахты, шныряющие по углам крысы. Звуки здесь разносятся, разлетаются на куски, искажаются до неузнаваемости.
— Ведь найдут тебя, Данила, — говорит он белыми губами.
— Менты?
— Зачем менты. Те, кто видел, что я с тобой ушел.
— Да ведь я ни людей, ни чертей давно не боюсь, гаденыш… Я здесь могу долго сидеть, очень долго…