— Чего же выполз?
— Выманили, чего… Да не твое это дело. Так как — принимаешь ты мое предложение?
— Покажи шкатулку.
* * *
— Да. Да. Да. В этом и состоял план, — терпеливо, уже не в первый раз, повторяет незнакомец. — Мы надеялись, что Данила клюнет. Он и клюнул.
— Но постойте, а как же… — Настя переводит взгляд с него на Полоза. — Олег! Ты мне не говорил…
— Он говорил только то, что должен был говорить, — вступается москвич. — И делал только то, что должен был делать.
— Вот как, — говорит Настя. Полоз отводит взгляд.
— Вот именно. Да и вы, Анастасия Игоревна, свою роль разыграли как по нотам. Очень славно все получилось.
— Постойте, постойте, — торопится Настя. — Дайте–ка я еще раз уясню. То, что шкатулка у Данилы, вы знали с самого начала.
Оба кивают.
— Но она ему дорога как память, потому что это все, что осталось от его невесты… Танечки?
— Совершенно верно, — москвич.
— А я на нее похожа.
— Очень, — Полоз.
— И он в меня влюбится и шкатулку мне отдаст.
— И он отдал.
— А спать с ним я разве не должна была?
— По усмотрению… — хмыкает Полоз.
Настя перегибается через стол и дает ему пощечину.
* * *
— Дальше не пойду, пока шкатулку не покажешь.
Данила с Антихристом где–то в лесу. Данила осматривается, достает из–за пазухи сверток. Разворачивает ткань — и малахит блестит на солнце.
— Пошли, — кивает Антихрист.
* * *
— Умные вы оба, я смотрю, — говорит Настя с яростью. — Только и Данила не глупее вас. Он догадался, что вы меня использовали как приманку. И вам, Олег Викторович! — торжествующе обращается к Полозу. — Персонально просил передать, что скоро с вами встретится. Очень скоро!
Она смотрит на них сверху вниз. Судя по выражению их лиц, Настя произвела эффект — в большей степени на Полоза, в меньшей — на незнакомца. Пауза.
И вдруг оба начинают хохотать.
— А ты не верил! — захлебываясь от смеха, говорит незнакомец. — Верить надо людям!
Полоз, видимо жалея Настю за ее растерянность, объясняет быстро:
— Да предупреждал я этого гуманиста, что Данила нас раскусит. А он мне: «Ну и что, все равно пожалеет девчонку, все равно — отдаст!» Так и вышло…
* * *
— Здесь?
— Данила, зачем тебе это надо?
— Здесь, я спрашиваю?
— Ну, здесь…
Они стоят над старой каменоломней. Яма огромная, просто бездна. Все белое и желтое, как на стройке. Антихрист незаметно для Данилы раскрывает за спиной нож.
— И старуху тоже?
— А куда ее, на развод оставлять?
— Вы даже похоронить по–человечески не можете… — Данила словно бы замечтался о чем–то, стоя на краю каменоломни.
— Мы много чего не можем. Давай уже, обещал.
— На, — коротко говорит Данила и бьет Антихриста шкатулкой в лоб. Окровавленный, тот падает замертво. Падает очень долго.
* * *
— А вот уже и родные ваши пожаловали, Настасья Игоревна, — говорит незнакомец, выглянув в окно. — Так что нам пора. Олег, возьми коробку. Настасья Игоревна, с вами встречаемся вечером, на перроне. Поезд отходит в 23.40. Там все оставшиеся вопросы и обсудим.
Обернувшись в дверях, Полоз ухмыляется Насте. Она отворачивается.
* * *
По улице с ножом Антихриста в руке, ни от кого не прячась, да и сумерки уже, идет Данила–мастер. Решительно заходит в столовую, идет к дверям в подсобку. Скорчившаяся от страха за огромной кастрюлей, одним глазом наблюдает за ним Лена.
Данила распахивает двери… и что, собственно, ожидал он увидеть за дверью в подсобку? Сломанная метла, пара засаленных фуфаек на стене, одинокая резиновая перчатка валяется на полу.
Данила бьет кулаками по фуфайкам, они срываются с вешалки, поднимая огромное облако пыли. Данила сидит в пыли и чихает.
* * *
Купе скорого поезда. Двухместное. На коленях Насти — полуоткрытый чемоданчик. Незнакомец любовно поглаживает шкатулку.
— Я смотрю, она вам очень дорога, — не выдерживает Настя.
— Вы даже не представляете, до чего дорога, Настасья Игоревна, — вежливо отвечает он.
— Ну-с, вы по крайней мере получили то, что хотели. А мне что делать со всеми этими деньжищами?
— Потратить со вкусом. Женщина вы молодая, свободная… Впрочем, хотите, я их для вас помещу где–нибудь в Швейцарии…
— Вы забыли опять — я замужем.
— Ах да! — спохватывается он. — Совсем забыл: муженек–то ваш, Алеша, к Машеньке на жительство подался. Не вынесла душа поэта позора мелочных обид… Я подумал, что лучше уж я вам об этом заранее расскажу, чем потом от родных и близких, с соболезнованиями… Вас огорчило то, что я сказал?