— Ты должен был сказать нам, Павек, — сказал Руари через сжатые зубы и взглянул на Павека, не на Звайна. — Как только понял, что мы находимся в безопасности в… — Он мигнул и вздернул голову. Своим мыслеходческим заклинанием Телами хорошо обработала и его, оставив серую дыру в его памяти вместо имени, которое там должно было быть.
— В безопасности? Где? — спросил Звайн, переводя взгляд с Павека на Руари. — Где ты был? Ты не был в Урике. Я знаю. Я обыскал весь город.
— Как только мы оказались в безопасности дома, — закончил Руари.
Его вмешательство дало Павеку необходимые полсекунды, чтобы подумать. — А где был ты? — Он внимательно глядел в открытое, доверчивое лицо, но тут Звайн мигнул и на его лицо вернулась та настороженность, которую он хорошо помнил. — Не здесь. Никто не был в этой комнате с того времени, когда я ушел отсюда. И ты изменился Звайн, сильно изме-
Руари опять схватил его за рубашку. — Конечно парень изменился! Ты бросил его. Он не мог жить здесь, один. Ты должен радоваться, что он выжил, и что он не стал ненавидеть тебя за то, что ты бросил его. Ты должен поклясться, что никогда больше не бросишь его снова. Никогда!
Павек хотел бы, чтобы Руари был прав, чтобы он мог бы поклясться любой клятвой, которую только придумает Руари. Он очень хотел этого. Лицо Звайна опять стало безмятежным и доверчивым, предлагая ему начать все сначала. Он очень хотел поверить в искренность мальчика.
— Ты ведь не бросишь меня теперь, Павек? Ты ведь возьмешь меня с собой, да? В то место, о котором говорил Руари? — И тут каждый мускул в теле Павека напрягся: Звайн знает имя Руари. Но ведь ему неоткуда знать его, если только он не запомнил, как Йохан называл его. Так он мог узнать все их имена. Конечно, Руари не имел никакого права решать, не больше, чем он сам. Если уж кто-нибудь в этой норе и может принимать такие решения, так только Акашия.
Акашия. В первый раз с того мгновения, как Звайн вошел в комнату, он взглянул на дальнюю часть комнаты, где он последний раз видел Акашию, сидевшую с совершенно отсутствующим и пустым взглядом.
Но не сейчас.
Она скорчилась на кровати, упершись спиной в грязную стену, ее рот открывался и закрывался, хотя она и не говорила ни слова, а ее руки терзали одеяло, лежавшее перед ней. Йохан и Руари прыгнули мимо него, чтобы помочь ей.
— Что с ней произошло? — спросил Звайн и еще крепче прижался к Павеку, заставляя того остаться на месте, беспомощного. — Не ела ли она Лаг?
Об этой возможности Павек даже не подумал. Экриссар был способен накормить свою жертву отрвленной едой, которая поддерживала жизнь в тех, кого он допрашивал. Но Лаг был таким ядом, который некоторые люди — и отец Звайна, кстати — ели добровольно, пока он не убил их. Но Каши могла бы голодать в тех условиях, в которых она была, и насколько он мог видеть, когда она двигала челюстями, ее язык не был черным.
— Нет, — неопределенно ответил он Звайну, — но с ней случились очень плохие вещи…
— А разве она сама не продавец Лага? — Голос мальчика слегка дрогнул.
Павек взглянул вниз, в широко открытые глаза, в которых бился страх, и внезапно, его подчернутое и даже льстивое обожание стало понятно: мальчик не хотел, чтобы его бросили, еще раз. Он действительно внутренно изменился: он не хотел, чтобы это случилось снова. И даже неизмененную пустоту в норе Звайна, как и его появление сегодня рано утром, можно объяснить. В катакомбах жило, помимо него, много семей, которые знали семью Звайна и могли позаботиться о нем.
— Она разве не продавец Лага? — повторил Звайн. — И кто-нибудь пытался вылечить ее?
— Брось, — Павек обнаружил, что напряжение соскользнуло по его спине вниз, что он взъерошил волосы Звайна и сжимает его узкие плечи с улыбкой на лице — настоящей улыбкой, а не темпларским оскалом, который заставлял пульсировать его шрам. — Она друг.
Держа руку на плечах Звайна, он повел его к кровати, где Йохан и Руари сумели успокоить Акашию и вновь усадить ее. Павеку казалось достаточно вероятно, что после того, как она столько времени пробыла среди незнакомцев, любое чужое лицо могло привести ее на край истерики, но как только она увидит Звайна и поймет, что это просто мальчик, она будет глядеть на него как на друга. Например вид Руари ее сразу успокаивает.
Но еще прежде, чем они подошли к ней, глаза Акашии вонзились в лицо Звайна и она начала плакать. Звайн высвободился из рук Павека и встал позади его мощной фигуры так, чтобы Акашия не могла видеть его.
— Это Лаг! Он! — громко выкрикнул Звайн. — Она видит вещи, которых нет — в точности, как мой отец, когда его глаза буквально пылали.
Вещи, которых нет. Возможно, что Звайн прав. А возможно этот крик вовсе не из-за мальчика. Солнечный свет бьет через слюду в потолке и падает на кровать многочисленными стрелами, а Звайн просто мальчик с теплой улыбкой на лице, когда он улыбается.
— Вы должны завязать ей глаза, пока ей не станет лучше, — сказал Звайн с уверенностью, рожденной опытом. — Так мы делали с моим отцом, пока могли, до тех пор, пока он вообще не перестал видеть нас всех.
И он даже начал отрывать кусок от своей рубашки, благородный жест, который Павек прервал, обняв его за плечи. Но идея ему понравилась и он сказал Йохану. — Попробуй это. Парень знает, о чем говорит, да и Экриссар запросто мог подложить Лаг ей в пищу.
Эта мысль сильно не понравилась Йохану, лицо которого исказила гримаса гнева, а руки задрожали. Руари, однако, прикрыл глаза Акашии своими ладонями. Сначала она стала еще более буйной, но затем медленно, пока Руари что-то шептал ей на ухо, расслабилась, хотя между пальцами полуэльфа сочились слезы. Он опустил руки, и она уткнулась лицом в его рубашку. Ее руки сомкнулись у него на спине, она повторяла его имя, держась за него.
Звайн опять взялся за свою рубашку. — Мы должны сделать так, чтобы свет не бил ей в глаза, — настаивал он. — Это свет заставляет ее видеть то, что не существует.
Йохан пришел в себя. — Мы можем воспользоваться этим, — сказал он, отрывая кусок полотна от простыни.
— Нет! — Звайн метнулся вперед и выхватил простыню из рук дварфа. — Это грязь! Надо прополоскать ее!
И Павек, внезапно вспомнив, как однажды Зваин вылил на эту простынь полную кастрюлю с супом, был склонен скорее согласиться с ним. Мальчишка пролетел мимо него и вытащил простыню из комнаты — тот самый импульсивный, умный и доброжелательный пацан, которого помнил Павек.
— Вроде бы неплохой малец, — сказал дварф тихо, только на ухо Павеку. — Ты никогда не упоминал, что спас его жизнь.
— Я и не спасал. Это он спас мою. Я должен ему.
— Тогда ты опять задолжал ему.
— Если мы можем верить ему. Если он говорит правду.
— Я не заметил ничего плохого. А ты?
Кривая улыбка появилась на губах Павека, его шрам задергался. — Нет. Но он много раз обманывал меня раньше. Возможно я слишком хотел верить ему.
— Доверяй своим ощущениям. Что плохого может этот малыш сделать нам?
Он пожал плечами, вспомнив душевные травмы после общения со Звайном, которые заживали мучительно долго, но все-таки принял слова дварфа с облегчением.
Акашия все еще была в объятиях Руари, когда Звайн вернулся с мокрой простыней, которыю он передал Йохану.
— Завяжите ей глаза, пожалуйста. Она знает вас; она не знает меня. Я думаю, что она боится меня.
С помощью Руари Йохан завязал Акашии глаза. — Нам надо найти целителя, — сказал он, закончив. — Надо выдавить яд из ее тела.
— Целитель не поможет, — мрачно сказал Звайн. — Мы пытались обратиться к целителю. Они ничего не могут сделать. Они сказали, что нельзя волновать отца и сделать так, чтобы солнце не жгло ему глаза. Но когда его глаза горели, единственная вещь, которая могла остановить это — еще больше Лага. Мы должны увести ее как можно дальше от Урика. Вы должны увести ее домой.
Павек взглянула на Ихана, потом на Рураи, потом опять на Йохана. — Звайн знает о лаге больше, чем мы все.
— Нам нужна тележка-, — начал Йохан.
— Я могу достать тележку, — сказал Звайн, придвигаясь поближе к Йохнау и к кошельку на его поясе. Он и дварф были примерно одного роста и похоже стоили друг друга, по меньшей мере во всем, что касалось денег. — На рынке всегда остаются тележки после того, как фермеры продают свои товары. Я могу купить одну за серебряныю монету.