— В этих их ойках да отырах сам черт ногу сломит. Поди разберись в них, — пробурчал сотник.
— Отыр по-вогульски витязь, богатырь. Ойка — старик. А остяки богатыря урт зовут, деда — ики, — пояснил Рожин, продолжил рассказ: — В Белогорье тогда четыре капища было, в одном Калтащ-ини кланялись, а Калтащ у остяков и вогулов все равно что у нас Пресвятая Дева Мария, то бишь обережница и заступница. Другое капище для Медного гуся обустроили. В третьем Обский старик обитал. А в последнем Орт-ики — Князь-дух. Ну так вот, шайтана Князя-духа посыльные притащили, коня для заклания к столбу привязали, и шаман уже собрался йир творить, но казаки, глядя на это безбожие, из пушки по иродам шарахнули. Тот залп князя Самару и порешил, а остяки с вогулами, без воеводы и болвана Ас-ики оставшись, разбежались. На месте же Тонх-пох-воша позже Ермацкий сотник Иван Монсуров обустроил острог по христианскому разумению, куда опосля ямщиков с семьями и поселили, и острог стал Самаровским ямом. Так мы знаем. Но слыхал я от вогулов и еще кое-что. С болваном Князя-духа ничего не случилось, и шаман, который тогда коня собирался заклать, тоже уцелел. Болвана он забрал и ушел на север, и где шайтана схоронил, одному ему известно. Звали того шамана Агираш, и он из вогулов, а не из остяков. Богдану Брязге дальше на север идти несподручно было, ни людей, ни снеди не хватало, так что в Самарском остроге он караул оставил, а сам в Искер воротился, сговорившись с Алагеем о мире. Остяцкий князек Алагей в то время Кодским княжеством заправлял, что от Самаровского ниже по Оби. Но Алагей хоть и дал слово Ермаку служить, сам с его ворогами переведы держал. Когда Ермак, татарской стрелой раненный, утоп, а случилось то на реке Вагай, тело его неделю спустя татары-рыбаки уже в Иртыше сетями выловили. Все татарские мурзы и сам хан Кучум на убиенного Ермака посмотреть съехались. Месяц пировали, и все то время тело казацкого воеводы на воздухе лежало, и гниль его не брала. А когда супостаты в него пику воткнули, из тела кровь потекла, как из живого. Глядя на такое чудо, татары и к мертвому Ермаку страхом и уважением прониклись. Похоронили его с почестями, коих великий полководец заслуживает, а доспех Ермака хан Кучум в Белогорье свез и на капище Калтащ-ини Алагею для сбережения передал, потому как и татары, и остяки, и вогулы уверовали, что доспех тот заговоренный.
— Поди, так оно и было, раз Ермака столько лет некрести извести не могли, — вставил Недоля.
— Никакой заговоренный доспех Ермаку Тимофеевичу потребен не был, поелику он крест на груди нес! — гневно оборвал стрельца пресвитер.
— Как скажешь, отче, — легко согласился Недоля.
— Доспех самого Ермака! — поразился Васька Лис.
— Да не может того быть! — не поверил Ерофей Брюква.
— Отчего же не может? — рассудительно заметил сотник. — Могилу Ермака ж не нашли, где татары его схоронили, никому не ведомо, проверить неможно. А доспех на воеводе добрый был, поди, золотом расписанный, к чему его в землю?
— Что от вогулов слыхал, тем и с вами делюсь, — продолжил Рожин, дождавшись, когда все утихнут. — Откуда б иначе они про доспех дознались? Еще и в подробностях, о том, что, окромя шелома, доспех полный был. Броня-куяк, поножи, наручи, даже зерцало.
— Ох, отыскать бы доспех тот!.. — размечтался Васька Лис.
— Почто он тебе, дубина? — со смехом спросил Мурзинцев. — Перед бабами красоваться?
Васька отмахнулся, мол, что б ты понимал в великих реликвиях, а сам глазами разгорелся, почуяв возможную добычу.
— Ладно, Лексей, сказывай дальше, — попросил Лис, весь во внимание обратившись и про издевки забыв.
— А дальше доспех тот, а с ним и все святыни, что на капище Калтащ-ини хранились, Алагей увез и где-то на реке Калтысянка упрятал.
— Калтысянка… — эхом отозвался Васька Прохоров, видно запомнить хотел.
— Чего ж Алагей прочие капища оставил? — спросил Мурзинцев.
— О том не знаю наверно, может не успел. Кодский народец не шибко своего князя любил, да и князек вогульский Казыка, что с Конды, все норовил Алагею горло перерезать, за то, что тот на волю пришлых сдался. В общем, вскорости кодского князька порешили, а с ним и к доспеху Ермака ниточка оборвалась. А на Белогорье с того времени только два капища остались. Одно с Медным гусем, другое с Обским дедом.