— Здесь я тебя покину, мой друг. Дальше иди сам.
Даниил неуверенно глянул в сторону домика:
— А они… как я…
— Они тебя ждут. Я им сказал — ты придешь.
Даниил уставился на друга. Какое право он имеет… Почему он так уверен? Симон ободряюще улыбнулся и зашагал прочь. Даниил в смятении стоял, не зная, что делать. Пока он раздумывал, дверь открылась, и на пороге показалась старуха.
Какая она сгорбленная, какая худая!
— Даниил? — каркающий голос, неужели это бабушка? — Это ты, Даниил?
— Я, бабушка, — еле выговорил он. — Мир тебе.
Тут над селеньем снова пронесся звук рога.
— Мальчик мой! Пора идти в дом! — ее глаза, выцветшие и затуманенные, глядели на внука. Костлявыми руками старуха прижала его к себе.
У двери он помедлил, откуда-то всплыла давняя детская привычка, сам с трудом осознавая, что делает, юноша коснулся мезузы[16], маленькой коробочки, прибитой к дверной раме — хранилищу священных слов Торы[17]. И шагнул через порог.
Казалось, комната пуста. С балки свисает чуть дымящий светильник. Циновка уставлена посудой — все накрыто к ужину. Даже субботняя плошка с маслом наготове. Он с ужасом огляделся.
— Пойди сюда, Лия, — позвала бабушка. — После второго сигнала пора кончать работу. Иди, поздоровайся с братом.
Тут он заметил девочку, сидящую за ткацким станком в углу. По плечам рассыпаются золотистые волосы. Даниил стоял, словно язык проглотил. Он помнил ее совсем девчушкой. Теперь она уже взрослая девушка, и до чего же красива!
— Лия, — недовольно повторила бабушка. — Это Даниил, он к нам вернулся. Столько лет спустя!
Юноша облизал пересохшие губы:
— Мир тебе, Лия.
Девушка подняла голову от работы, глаза удивительной голубизны — а в них такой страх, что у него просто дыхание перехватило.
— Не обращай на нее внимания, — буркнула старуха. — Она к тебе скоро привыкнет. Постыдилась бы, Лия. Принеси брату воды. До чего же ты невоспитанна!
Девушка не двигалась. Даниил с тоской в груди ждал и, наконец, заикаясь, произнес:
— Лия, не узнаешь меня? Забыла уже, как всегда приносила мне воду, когда я возвращался домой?
Она снова подняла голову. Брат заметил в голубых глаза первые следы узнавания.
— Ты и вправду Даниил? — голосок тоненький и дрожит. — Где ты так долго пропадал?
— Принесешь мне воды, ладно, Лия?
Она послушно встала из-за станка, подошла к большому глиняному кувшину у двери, налила в долбленую деревянную плошку воды — движения плавные, грациозные. Но протянутая рука дрожит, вода чуть вся не расплескалась. Он неловко взял плошку, наклонился омыть ноги. Чего он ждал? На что надеялся? Ничего не изменилось, словно и не прошло пяти лет. Нет, стало еще хуже. Теперь его сестре Лии пятнадцать. А в глазах все тот же страх.
До них донесся последний призыв рога — начинается суббота. Бабушка зажгла лучинку, поднесла к субботнему светильнику.
— Скажи благословение, Даниил, — попросила она. — Хорошо, когда это делает мужчина.
Он помедлил, но слова сами, хотя и с запинкой, пришли ему на язык:
— Благословен Ты, Господь наш, Царь Вселенной, Который освятил нас заповедями Своими и повелел нам зажигать субботний свет.
Они уселись на жесткий земляной пол вокруг потрепанной циновки, и снова бабушка взглянула на внука. Давным-давно, в первое время жизни в пещере, он еще повторял про себя положенное благословение. Его он помнил:
— Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, вырастивший хлеб из земли.
Благословлять Господа почти и не за что: жидкая чечевичная похлебка, немного черствого ячменного хлеба. Он заметил — бабушка с Лией ничего не едят, только смотрят на него, провожая глазами каждый кусочек — от миски до рта.
— А вы почему ни до чего не дотрагиваетесь? — спросил Даниил.
— Мы уже поели, — ответила старуха.
Но Лия врать не умела.
— Бабушка велела оставить тебе, — голосок такой чистый, детский. — Сказала, ты, наверно, ужасно голодный.
У Даниила враз пропал аппетит.
16
Мезуза (древнеевр. «дверной косяк») — пергаменный свиток в металлическом или деревянном футляре, который прикрепляют к дверному косяку в домах иудеев. Мезуза содержит два отрывка из Пятикнижия (Втор 6:4–9 и 11:13–21). Она помещается на правом (по отношению к входящему) косяке. Благочестивые иудеи касаются мезузы пальцами и затем целуют их.