– Не русское это дело – с бабами да детьми воевать! – возмутился боярин. – Нашему духу потребно в чистом поле с силой воинской схлестнуться, а не к чужим сундукам тащиться, от вызовов ратных хоронясь.
– Вестимо, боярину Александру ведомо, что я токмо левой рукой ныне биться способен, – спокойно произнес Олег, – коли он прилюдно трусливой нерусью меня называть отваживается. Однако же с подобным молокососом я и одной левой управлюсь, коли князь спор божьим судом разрешить дозволит.
– Я ради такого дела клятву принесу правую руку в споре нашем не применять! – заносчиво выкрикнул юный боярин.
– Нет в том нужды, – неожиданно пригладил широкую бороду воевода. – Пока гость наш немощен, я за него в суде божьем выступить готов.
– Прости, Дубовей, – возразил один из богатырей, имени которого ведун даже не знал, – но твое дело – полки водить. Спор же за ведуна Олега я готов разрешить.
Молодой боярин побелел, как зимняя степь, и, кажется, даже сглотнул. Похоже, он не знал, что именно Олег Середин три года назад спас Муром от хазар, найдя тайный лагерь разбойников, а потому заступников у него в здешней дружине хватало.
– Оставьте, други, – взмахнул рукой князь Гавриил. – Ныне у нас один враг. Вот против него мечи и точите. Свар в дружине своей я не потерплю! Однако же, боярин Олег, откель проведал ты о том, кто тайну логова поганого мне открыл?
– Случайно угадал, княже, – низко склонил голову Середин, пряча от здешнего правителя улыбку.
Тоже, секрет Полишенеля – кто главный шпион в чужих землях, кто тайные дороги разведывает и каждое кочевье с лотком торговым всунется? Купцы, естественно, кто же еще! Они и товары продают и секреты чужие, и свои тайны по сходной цене сдать могут. А главное – никуда от них не денешься. Знаешь, что шпионят, а никуда не денешься. Без торговли ни одна страна долго жить не может, и казна без людей торговых скудеет.
– Впрочем, сие ныне не важно, – вполне разумно потер подбородок князь. – Главное, ведомо нам где торки в зимние месяцы отсиживаются, куда баб своих на время набегов прячут. Так куда коней справим, други? В логово поганое – баб вязать – аль в поле, для честной сечи, потехи кровавой? Ты как мыслишь, отец Серафим? Какой совет мне дашь в имя Господа нашего, Иисуса Христа?
Воины замерли, ожидая ответа далекого от ратного дела старца. Тот, одетый, несмотря на холод, суконную, грубого плетения рясу, погладил черный маслянистый посох, пожевал губами, отчего длинная седая борода затряслась, и свистящим шепотом изрек:
– Мыслю я, княже… Славы своей в поле чистом искать и кровь лить неведомо где – есть гордость пустая и богопротивная. Не о славе мыслить тебе надлежит, а о единоверцах своих, что в тяжкой неволе у нехристей в застенках таятся, что токмо на божью помощь в молитвах своих уповают. К ним иди, княже. В логово поганое, к капищам языческим. О благе ближних своих помни, княже, а не о своей гордыне. Ее сколько ни тешь, все мало…
– Да будет так! – поднялся с походного трона Муромский князь, широко перекрестился, поклонился собравшимся воинам. – Не своей славы ищем, а ради покоя земли русской и к славе христовой труды свои кладем. К логову степному далее шагаем. Сече с горками по нашему почину не бывать!
– Это верно! Правильно, в берлоге медведя бить надобно, а не по чаще за ним бегать. Нечто мы собаки – на каждого пустобреха кидаться? Гнездо разорим, и воронья не станет… – По рядам собравшихся мужчин пронесся вздох облегчения. Теперь, когда вопрос был решен, и для всех наступило время определенности, избранный путь казался самым верным и разумным.
– Эй, Стефан, – крикнул князь, падая обратно на трон. – Что гостей моих голодными держишь? Истомились все с дороги да с трудов. Нечто кашевары угощения наварить не успели? Неси!
Тут же появились холопы в овчинных зипунах с желтым шнуром, сноровисто раскатали на плотно утоптанный воинами снег толстую, в три пальца, войлочную кошму, поверх начали бросать короткошерстные розовые с сине-зеленым рисунком ковры. Гости, поначалу отпрянувшие к стенкам, вернулись к середине, начали рассаживаться от очага к трону.
– Боярин Олег, – подманил ведуна князь. Холоп, коего я к тебе приставил, вечор уверял, голыми руками ты поганого в полон захватил да двух еще поразил до смерти?
– Почти что так и было, княже, – кивнул Середин. – Токмо после подвига сего у меня рука так отбита, что и сабли поднять не могу.
– Однако, – покачал головой муромский правитель. – Немало богатырей на службе моей побывало, но такого я ни про кого еще не слышал. Как же тебе это удалось?
– Легко, – скромно ответил Олег. – Первого на скаку аккурат в челюсть прямым уложил, второго окантовкой щита поймал, третьего… Третьего не помню. Со страху, видать, помер, все это увидев.
– Молодец! – от души расхохотался князь. – Слухи про тебя ходят всякие, и в плечах твоих косой сажени не наберется, но воин ты, вижу, добрый. От ворога не бежишь, удача тебя любит… Иди на службу ко мне, боярин. Платой не обижу, поместье дам на землях урожайных, тысяцким зараз поставлю. Воеводой, помню, ты мне ужо послужил, не испугался.
– Да надолго не хватило меня, княже. Прости, но скитание, видать, на роду мне написано. Не дал Бог ни дома, ни двора, ни жены с детишками. Нам ли, смертным, супротив его воли идти?
Ведун специально намекнул новообращенному князю на единого бога, и правитель отступил, не стал гневаться на строптивого гостя:
– Гляди, боярин. Попросишься – поздно будет.
– Ужель не возьмешь, коли проситься начну, княже? – преувеличенно удивился Середин.
И муромский правитель махнул рукой:
– Ты прав, боярин, возьму. Ладно, броди. Как утомишься, приходи. При моей дружине завсегда место найдется. – Князь пошарил у себя на поясе, отцепил небольшой мешочек, протянул ведуну. – Вот, держи, калика перехожий. Полонянина твоего я вечор ради дела общего опросил с пристрастием. Подозреваю, ныне он ни на что более не годен.
Олег молча кивнул, сунул кошель за пазуху.
– И о руке своей не грусти. Коли Бог торкское логово захватить поможет, равную долю со всеми дружинниками получишь.
Середин опять с достоинством кивнул, но благодарить не стал.
– Не хмурься, боярин, – поднял золотой кубок с самоцветами князь. – Ну да, долю я тебе не боярскую, а ратную определил. Так ведь ты холопов с собой в поход не привел, сотню под руку брать отказываешься. Откуда более?
К этому времени холопы успели развернуть длинное шелковое полотнище, заменяющее стол, поставить на него кувшины с вином и с медом, разнести деревянные и серебряные блюда с вареными половинками цыплят. Перед князем Гавриилом двое слуг водрузили опричное блюдо с копченой осетриной, нарезанной крупными кусками. Муромский правитель потянул верхний, передал ведуну:
– Вот, отпробуй угощения с моего стола, боярин Олег, да оставь грусть свою снаружи.
Это уже была честь. Опричное угощение, в отличие от всего прочего, что каждый желающий мог брать, сколько душа попросит, ставилось хозяину дома, и тот оделял им отдельно тех, кого желал, в знак особого уважения, почтения, выражения благодарности. Получив из рук Гавриила этот кусок, Олег переходил из «общей массы» княжеского окружения, многих из которого правитель и вовсе не знал, а привечал лишь ради рода или вежливости, в число особо отмеченных друзей. Личных друзей.
– А давайте, други… – Ведун потянулся к поставленной перед ним деревянной, покрытой черным лаком чаше, но ближний холоп с ловкостью опытного иллюзиониста ухитрился подменить ее серебряным кубком. – Давайте, други за князя нашего Гавриила корцы наши поднимем. Князю, что первым веру Христову на Руси принял, меч в ее защиту поднять решился, что главным заступником для слабых стал и судьей честным для обиженных. Слава!
– Слава, слава!!! – с готовностью подхватили гости, отирая бороды и усы от куриного жира, чтобы тут же обмочить главное мужское украшение вином или медом.