Прежде чем Татьяна успела воскликнуть: «Вот это да!» – отец сорвался с дивана и подбежал к сыну:
– Что ты мелешь? Кто тебя возьмет?
– Брось, папочка! – улыбнулся тот. – Хорошие солдаты везде пригодятся.
– Именно солдаты. Не дети! – рявкнул отец и, встав на колени, заглянул под кровать.
– Война? Но это невозможно! – проговорила Татьяна. – Разве товарищ Сталин не подписал мирный договор?
– Возможно, Таня, – вздохнула мать, разливая чай. – Все возможно.
– И нам придется эвакуироваться? – допрашивала Татьяна, стараясь скрыть радостное возбуждение.
Отец вытащил из-под кровати старый потрепанный чемодан.
– Так скоро? – выпалила Татьяна.
Она знала об эвакуации по рассказам деда и бабушки, которым пришлось бежать из города во время революции семнадцатого года и скрываться в горах Урала, в какой-то деревушке, названия которой Татьяна так и не запомнила. Ожидание поездов, ходивших крайне редко и не по расписанию, давка и драки при посадке, переправа через Волгу на баржах…
Но всякие перемены невероятно волновали Татьяну. Как и все неизвестное. Сама она была в Москве только проездом, в восемь лет, но разве это считается? Москва, подумаешь! Это неинтересно. Не то что Африка, к примеру. И даже не Урал. Кроме Красной площади, там и смотреть не на что!
Правда, Метановы часто ездили на экскурсии целой семьей: Пушкин, Петергоф… Большевики превратили летние дворцы царской семьи в роскошные музеи с прекрасными парками. Гуляя по залам, осторожно ступая по холодному мрамору в прожилках, Татьяна поверить не могла, что было время, когда тут в таком просторе жили люди.
Но потом семейство возвращалось в Ленинград, в две комнатушки на Пятой Советской, и, прежде чем добраться до своей комнаты, Татьяне приходилось идти мимо Игленко, у которых дверь вечно была распахнута: духота там стояла невыносимая.
Когда Татьяне исполнилось три года, семья отдыхала в Крыму, том самом Крыму, который сегодня бомбили немцы. Именно тогда она в первый, правда, и в последний, раз попробовала сырую картошку. Она ловила головастиков в лужице и спала в палатке. И смутно помнила запах соленой воды. Именно в холодном апрельском Черном море она едва не схватила большую медузу, коснувшуюся ее тельца своим, беловатым и студенистым, и заставившую взвизгнуть в восторженном ужасе.
При мысли об эвакуации у Татьяны от волнения свело внутренности. Рожденная в 1924-м, в год смерти Ленина, после революции, после голода, после Гражданской войны, она пропустила худшее, но так и не увидела лучшего. Поскольку появилась на свет не вовремя…
Словно поняв, что происходит, дедушка тихо спросил:
– О чем ты думаешь, Таня?
– Ни о чем, – ответила внучка как могла спокойнее.
– Что творится в твоей голове? Война началась. Неужели не понимаешь?
– Понимаю.
– А мне почему-то кажется, что нет. – Дедушка помедлил, прежде чем добавить: – Таня, жизнь, которую ты знала до сих пор, окончена. Помяни мои слова. С этого дня все будет совсем не так, как ты себе воображаешь.
– Точно! – возбужденно закричал Паша. – Мы еще покажем немцам! Загоним их обратно пинками!
Он улыбнулся Татьяне. Та согласно кивнула. Мама и папа молчали.
– Да, – хмыкнул папа. – И что потом?
Бабушка поднялась и, подойдя к дивану, села рядом с дедом. Татьяна заметила, что она стиснула его руку своей большой и морщинистой, поджала губы и многозначительно кивнула. Неужели она знает что-то, но предпочитает держать при себе? Дедушка тоже знал, но смятение Татьяны было слишком велико, чтобы обращать внимание на подобные вещи. Какая в конце концов разница? Они уже старые и ничего не понимают!
– Что ты делаешь, Георгий? – неожиданно спросила мать, словно только сейчас увидела чемодан.
– Слишком много детей, Ирина. Не знаешь, о ком больше беспокоиться, – мрачно буркнул он, сражаясь с замками.
– В самом деле, папа? – выпалила Татьяна. – Больше? А о ком меньше всего?
Отец, не отвечая, подошел к шифоньеру и принялся кое-как швырять Пашины вещи в чемодан.
– Ирина, ему нужно срочно уехать. Я отправляю его в Толмачево. В лагерь. Они с Володей Игленко все равно собирались туда на следующей неделе. Поедет немного раньше, какая разница? И Володя с ним. Нина только рада будет отпустить его. Вот увидишь, все обойдется.
Жена сокрушенно покачала головой:
– Толмачево? Думаешь, там ему ничто не грозит? Ты уверен?
– Абсолютно, – заверил отец.
– Ни за что! – завопил Паша. – Папа, война началась! Никаких лагерей. Я иду на фронт. Добровольцем.