Сибирские старцы, кухарка Агаѳья и гражданин Рихтэр.
I.
Средняго роста, плечистый и коренастый старик осторожно пробирался по огороду, выбирая дорогу между гряд так, чтобы его не было видно из окон докторской квартиры. Впрочем, сам доктор вставал поздно, а могла увидеть акушерка Прасковья Ивановна или ея горничная Паня. Старик благополучно обогнул баню, и оставалось пройти небольшое разстояние между сараями и кухней. Окна в кухне были открыты, и в одном виднелась спина кухарки Агаѳьи, месившей тесто. "Экая спина-то",-- подумал старик. -- Ты это куда прешь-то?-- неожиданно окликнул его сердитый голос кучера Игната.-- Тебе что было сказано? Позабыл станового Ѳедора Иваныча? -- Оставь ты меня, Игнат,-- ответил старик, стараясь придать своему голосу строгую ласковость.-- И совсем даже не твое это дело... Ради Бога, оставь. Не к тебе ведь иду... Игнат, здоровенный парень, с скуластым и угрюмым лицом, чистил докторскую лошадь и в этот момент отличался особенной деловой мрачностью, а тут еще старец подвернулся. -- Не к тебе иду, сказано,-- повторил старик уже с некоторым нахальством. -- Значит, к Агаѳье? -- Значит, к Агаѳье...-- вызывающе ответил старик, глядя на Игната в упор маленькими серыми глазками. Он уже хотел итти к кухне, когда Игнат вспомнил, что ведь Агаѳья его жена, и что на этом основании следует старику накостылять хорошенько шею. Игнат бросил скребницу и остановил старика, схватив за плечо. -- Куда прешь, безголовый?!.. Старик только повернул могучим плечом, и кучер Игнат отлетел в сторону. -- Говорят тебе: оставь!-- сурово крикнул старик.-- А то единым махом весь из тебя дух вышибу... Остервенившийся Игнат уже ничего не понимал, с каким-то ревом бросился на старика и, как медведь, сразу подмял его под себя. Но это продолжалось всего один момент, а в следующий уже старик сидел на Игнате верхом и немилосердно колотил его прямо по лицу, так что только скулы трещали. -- Говорили тебе: оставь...-- повторял старик. На крик Игната из кухни выбежала Агаѳья и с причитаньями начала разнимать дравшихся. -- Голубчик... Матвей Петрович... оставь ты его, глупаго!.. Ничего он не понимает... Когда Агаѳья убедилась, что ей не разнять дравшихся, она пустила в ход последнее средство и проговорил: -- Вон барыня в окно смотрит... Смотрела в окно не барыня, а горничная Паня, но дравшиеся поднялись и конфузливо пошли в кухню. Дорогой Игнат успел вытереть кровь с лица рукавом рубахи, продолжая ругаться. -- Зачем по скуле бьешь, желторотый?!.. Вот приедет становой Ѳедор Иваныч, так я тебя произведу... Будешь помнить, каков есть человек Игнат... Я тебе покажу, старому чорту. -- Говорил тебе: оставь,-- повторял свое старик.-- Я тебя не трогал... -- Ох, оставьте вы грешить, ради истиннаго Христа,-- умоляла слезливо Агаѳья. Кухня была светлая и большая, как и полагается настоящей господской кухне. И кухарка была по кухне -- молодая, ядреная, как репа. Она носила сборчатый сарафан с чисто-заводским шиком, а подвязаппый под мышками длинный передник ("запон", как говорят на Урале) нисколько не портил могучей груди. Вообще, баба была красавица, как ее ни наряди. Она показала глазами старику место в переднем углу на лавке под образом, но он только покосился на образ и присел на кончик лавки у двери, спиной к образу. Игнат умывался у рукомойки за большой русской печью и продолжал ругаться. -- Знаем мы этих варнаков, сибирских старцев... Даже очень хорошо знаем. Кто в третьем году у нас хомуты украл? Выпросился ночевать такой же варнак, а утром хомутов и не стало... Агаѳья понимала, что Игнат уже не сердится на старца и что сорвет сердце на ней. -- Ну и пусть бьет,-- решила она про себя, улыбаясь смиренно сидевшему на лавочке сибирскому старцу.-- И пусть... Она добыла из залавка кусок вареной говядины от вчерашняго господскаго супа и подала на стол. А потом отрезала большой ломоть ржаного хлеба и певуче проговорила: -- Не обезсудь, миленький, на угощении... В чужих людях живем, так уж что под рукой нашлось. Прикушай, Матвей Петрович... Сибирский старец взял ломоть хлеба, взвесил его на руке и с улыбкой спросил: -- Но-твоему это, Агаѳьюшка, хлеб? -- Уж как печь испекла, Матвей Петрович...-- ответила Агаѳья, не понимая вопроса. -- Печь-то печью, а только печаль не от печи... Мучку-то на каких весах весила? На клейменых, голубушка: на чашках-то лежит мучка, а на коромысле печать антихристова. И кто ест сей хлеб, тот верный слуга антихристов. В Апокалипсисе пряменько сказано: "без числа его ни купити, ни продати никто не может, а число его 666.." Поняла, миленькая? Игнат только-что хотел вытереть лицо полотенцем, но так и остолбенел. Вот как ловко сказал сибирский старец про клейменый-то хлеб... Игнат с мокрым лицом подошел к старцу и бухнул ему в ноги. -- Уж ты того, Матвей... значит, прости за давешнее... -- Не мне кланяйся, миленький, а кланяйся своему становому Ѳедору Иванычу, самому любезному антихристову сосуду,-- сурово ответил старец, поднимаясь с лавки. Он подтянул ременный пояс, которым был перехвачен татарский азям, и хотел выйти, но, оглянувшись на стоявшую у печки Агаѳью, заметил стоявшую на окне пустую бутылку из-под сельтерской воды. -- Это у вас что такое? -- Бутылка. . -- Вижу, и антихристово клеймо на бутылке вижу. А вот ты мне скажи, что в бутылке-то было?.. -- Известно, вода... -- Вот то-то, что вода... Вода -- дар Божий и шипеть не будет. А тут вытащишь пробку, твоя вода и зашипит, потому как он, скверный, надышал в бутылку смраду. Господам, которые щепотью молятся, это первый скус... Ох, и говорить-то, миленькие, грешно об его мерзостях! Все у него щепотники, как рыба в неводу, и все он осквернил: где скверной своей лапой цапнет, где смрадом надышит, где свою антихристову печать наложит, яко свое антихристово знамение. Когда сибирский старец ушел, Игнат молча бросился на жену и зачал ее немилосердно бить. Он таскал ее по полу за косы, топтал ногами, бил кулаком прямо по лицу. -- Вот тебе сибирские старцы!..-- рычал Игнат, делая передышку.-- Я из тебя вышибу всю дурь, змея... Агаѳья все терпела, пока муж не ударил ее ногой прямо в живот. Господская кухня огласилась неистовым бабьим криком.
II.
Отчаянный вопль Агаѳьи разбудил барыню Прасковью Ивановну. Она выскочила в ночной кофточке в столовую, где спряталась Паня. -- Игнат убил Агаѳью,-- шопотом заявила перепуганная и побледневшая, как полотно, девушка.-- Своими глазами видела, барыня... Донесшийся из кухни новый вопль показал, что Агаѳья еще жива. Прасковья Ивановна не растерялась, а, накинув на скорую руку утренний капот, в однех туфлях бросилась в кабинет, где спал доктор Рихтер. -- Где у вас револьвер, Гаврила Гаврилыч?-- кричала она, на ходу Завязывая распущенные волосы в узел.-- Игнат убивает жену... -- Револьвер в письменном столе,-- спокойно ответил доктор, потягиваясь под своим пледом.-- А что касается Игната, так я тебе не советую мешаться в чужия семейныя дела... -- А если он убивает Агаѳью?.. Паня видела своими глазами. -- Пустяки, просто маленькое семейное недоразумение. Агаѳья повоет, а потом и помирятся. -- Ничего вы не понимаете! Таких вещей нельзя позволять, и я могу только удивляться вашему безсердечию... -- Успокойся, пожалуйста, и не мешай мне спать. Револьвер в левом ящике... Только будь осторожна и не подстрели сгоряча себя. Пока Прасковья Ивановна искала револьвер, доктор невольно полюбовался ею. В сущности, удивительно милая женщина, не утратившая ни в фигуре ни в движениях девичьей свежести. Даже безпорядочный утренний костюм не портил общаго впечатления. Особенно хорошо было круглое лицо с темными горячими глазами, сейчас точно вспыхнувшее чисто-южной энергией. Когда Прасковья Ивановна сердилась, она была особенно хороша, что свойственно не всем женщинам. С своей стороны, Прасковья Ивановна в спокойном равнодушии доктора видела только тысяча первое доказательство гнуснаго мужского эгоизма. Схватив револьвер, она с презрительной улыбкой проговорила: -- Вы, Гаврила Гаврилыч... вы, действительно, только гражданин Рихтер -- я больше ничего. -- Что же, я ничего не имею против этого,-- согласился доктор, позевывая. -- И кухаркин сын,-- прибавила уже про себя Прасковья Ивановна.-- Сейчас видно кухаркину кровь... Выбежав в следующую комнату с револьвером в руках, она успела уже раскаяться в этой выговоренной про себя, тайной мысли. -- Все еще убивает...-- встретила ее шопотом Паня, ждавшая в столовой.-- Вот как кричит Агаѳья... -- А вот я сейчас его застрелю, негодяя!-- энергично ответила Прасковья Ивановна показав револьвер.-- Да еще барин ему задаст, когда встанет. Кухня была через двор. Когда Прасковья Ивановна спустилась с параднаго крыльца, то увидела, что Игнат, как ни в чем не бывало, чистит под навесом лошадь. Она быстро подошла к нему и грозно спросила: -- Ты это что делаешь, разбойник... а? Игнат даже не повернул головы и, продолжая драть скребницей вздрагивавшую лошадь, очень грубо ответил: -- Лошадь чищу... -- Ах, ты, негодяй!-- уже крикнула Прасковья Ивановна, подступая ближе.-- А кто сейчас убивал Агаѳью? -- Агаѳью? Это вас не касаемо, барыня, потому как Агаѳья мне жена, и я по закону могу делать с ней, что хочу... -- Да ты с кем разговариваешь-то, разбойник? Вот я возьму и сейчас застрелю тебя... -- И даже очень не смеете убивать живого человека. -- А не смею... Тогда я тебя отправлю, негодяя, к Ѳедору Иванычу, и он посадит тебя в кутузку... да! Потом я буду жаловаться мировому судье... да! Наконец Гаврила Гаврилыч тебе задаст... Он уже одевается и сейчас выйдет... С ним не будешь так разговаривать и грубить, как со мной. Понял, негодяй?! "Негодяй" продолжал свою работу и все поворачивался к разсвирепевшей барыне спиной, чтобы не показать опухшаго от работы сибирскаго старца лица. При имени барина он даже ухмыльнулся самым глупым образом, что не ускользнуло от внимания Прасковьи Ивановны. -- И этот негодяй еще смеется... Отчего ты прячешь лицо? Хоть и негодяй, а совестно досмотреть в глаза... Вот барин тебе задаст, и Ѳедор Иваныч, и мировой судья. -- Промежду мужа и жены судья-то один Бог. И не касаемо это самое дело вас даже нисколько... Хочу и буду бить, сколько влезет, потому как я в законе с Агаѳьей. Дальнейшия разсуждения с негодяем были совершенно излишни, и Прасковья Ивановна отправилась в кухню. Агаѳья в каком-то оцепенении сидела на лавке и даже не заметила, как вошла барыня. Она была вся в крови, а лицо ея было обезображено до неузнаваемости. Правый глаз совершенно затек под громадным синяком. Паня даже вскрикнула, когда увидела Агаѳью в таком виде. -- Агаѳья, тебе больно?-- спросила Прасковья Ивановна по-детски.-- Паня, беги скорее в аптеку и принеси мне губку, карболки, английскаго пластыря... Нет, сначала принеси губку и теплой воды. Ах, негодяй!.. Ах, разбойник!.. Агаѳья молчала. Она не плакала, не стонала, не жаловалась, а только вздрагивала и пугливо озиралась на входную дверь. Человека не было, оставалось одно избитое женское тело. Прасковья Ивановна стояла над ней и не знала, что ей делать и что говорить. -- Барин одевается...-- скороговоркой повторяла Прасковья Ивановна, чтобы сказать что-нибудь.-- Потом я пошлю Паню за Ѳедором Иванычем... да... Вечером к нам приедет пить чай мировой судья... Одним словом, я все устрою. Игнат не имеет права бить тебя, как скотину, да и скотину никто так не бьет... -- Милая барыня, оставьте,-- сухо ответила Агаѳья, охая от боли в плече. -- Как: оставьте?! Я о тебе же хлопочу... -- Нечего тут хлопотать: что заслужила, то и получила. -- Агаѳья, да что с тобой?!.. Из-за чего у вас вышла вся эта история? -- Ах, милая барыня, не спрашивайте... Единственным свидетелем этого разговора был солнечный весенний луч, с любопытством заглядывавший в окно, да несколько мух, бродивших по ломтю оставленнаго сибирским старцем ржаного хлеба. Как Прасковья Ивановна ни допрашивала, ничего не могла добиться. Ее выручила вернувшаяся с водой и губками Паня, которая боялась взглянуть в лицо Агаѳье. Засучив рукава, Прасковья Ивановна опытной рукой принялась мыть лицо и голову Агаѳье, которая покорялась каждому ея движению. Когда кровь была смыта, ничего особеннаго не оказалось, т.-е. череп был цел, а пострадало одно лицо от кровоподтеков и содранной кое-где кожи. Все-таки пришлось кое-где залепить ссадины пластырем, а разбитый глаз забинтовать. Оставалась разсеченная рана на губе, но Агаѳья не согласилась ее зашивать. -- Ничего, барыня, живое мясо само срастется... Когда работа кончилась и Прасковья Ивановна начала мыть руки, Агаѳья неожиданно повалилась ей комом в ноги и запричитала: -- Милая барыня, не троньте вы, ради Христа, Игната... -- Да ведь я о тебе же хлопочу, глупая?!.. Надо его хорошенько проучить... -- Барыня, уж наше дело такое... Хоть и битая, а все же мужняя жена в настоящем законе. Прасковья Ивановна закусила губу, повернулась и вышла. Это было уже оскорбление, как и давешний ответ Игната, т.-е. намек на ея незаконное сожительство с доктором. Вернувшись в свою спальню, Прасковья Ивановна расплакалась. Она слишком переволновалась... -- Это какия-то низшия животныя,-- шептала она сквозь слезы,-- И ничего человеческаго...