V.
"Честная матёрая {Матёрая, женщина, у которой есть дети.} вдова" Марья Тимоѳеевна жила на самом краю Ушкуйскаго завода. Ея пятистенная изба стояла на самом берегу заводскаго пруда. Марье Тимоѳеевне было за пятьдесят, но она казалась гораздо моложе своих лет,-- ядреная, рослая, румяная баба хоть куда, особенно когда в праздники выряжалась в кумачный сарафан. В избе с ней жила дочь Палагея, некрасивая и сердитая девушка лет двадцати, на которую временами "находило", а потом ютились какие-то подозрительные люди, в роде сибирских старцев и ра:ных скитниц, являвшихся в Ушкуйский завод из неведомой горной глуши за подаянием разных доброхотов и милостивцев. Марья Тимоѳеевна чем-то приторговывала в дощатой лавчонке на базаре, куда-то по временам уезжала и вообще вела таинственный образ жизни. Свои заводские считали ее ухом-бабой, у которой всякое дело к рукам пристает. Время от времени в избе Марьи Тимоѳеевны появлялись таинственные младенцы, которые еще более таинственно исчезали. Всем было известно, что этих младенцев привозили из женских скитов, и все молчали, чтобы не выдать честною вдову в лапы любезнаго антихристова сосуда, станового Ѳедора Иваныча. Встречая Марью Тимоѳеевну, становой непременно грозил ей пальнем и говорил: -- Ты у меня смотри, сахарная.. Все знаю! -- Да чего и знать-то про вдову,-- отвечала Марья Тимоѳеевна.-- Каждый таракан знает наши бабьи дела... Марья Тимоѳеевна за словом в карман не лазила, и Ѳедор Иваныч любил с ней пошутить. -- Ужо в гости к тебе чай приеду пить, сахарная... -- Милости просим, Ѳедор Иваныч... Становому, конечно, было известно кое-что про честную вдову, но он ея не трогал до поры до времени. Ничего, пусть себе живет, а когда будет нужно -- от рук правосудия не уйдет. Конечно, главное подозрение заключалось в пристанодержательстве, и Ѳедор Иваныч даже берег Марью Тимоѳеевну про всякий случай. Мало ли бывало в его практике случаев, когда приходилось ловить какого-нибудь бродягу, подозрительнаго пустынника или шляющаго человека, а пятистенная изба Марьи Тимоѳеевны являлась очень удобной ловушкой. Между прочим, Марья Тимоѳеевна частенько завертывала к Прасковье Ивановне. У нея всегда было какое-нибудь неотложное дело, начиная с собственных болезней. Прасковья Ивановна только удивлялась, что такая на вид здоровая женщина и болела самыми утонченными нервными болезнями. В сущности, Марья Тимоѳеевна была форменная истеричка, как и кухарка Агаѳья. Откуда, как и почему? Гражданин Рихтер, призванный к ответу, по обыкновению, ответил уклончиво: -- Удивительнаго в этом решительно ничего нет... да. Ведь это чисто-городская логика, что здоровые люди могут быть только в деревне. Нет и нет... Каждый самый простой мужик -- истерик. Не смейся, Прасковья Ивановна, ибо я говорю правду... А твои деревенския бабы еще более истеричны, что уже в порядке вещей. Прасковья Ивановна даже не желала спорить с гражданином Рихтером, потому что это, во-первых, было безполезно; а во-вторых, гражданин Рихтер был прав. Лучшим примером являлась та же Марья Тимоѳеевна, как женщина для крестьянской среды незаурядная. Марья Тимоѳеевна являлась в докторском домике как-то неожиданно, всегда оглядывалась и любила говорить каким-то предательским шопотом. В ней чувствовалась та истеричная ласковость, которая гипнотически действует на толпу. Она именно так и явилась к Прасковье Ивановне дня через три после истории с Агаѳьей. Прасковья Ивановна встретила ее довольно сухо. -- А вот и я пришла...-- певуче проговорила Марья Тимоѳеевна.-- Не ладно у вас, Прасковья Ивановна, в дому. -- Нет, ничего,-- неизвестно для чего солгала Прасковья Ивановна.-- Кучер у нас дерется с женой... -- Слышала, слышала... Поучить бы его немножко надо. Глуповат паренек... -- Ну, я в этой истории решительно ничего не понимаю,-- откровенно призналась Прасковья Ивановна,-- Ничего не разберешь... Думаю, что вы больше знаете, Марья Тимоѳеевна, что делается у нас в доме... -- Я?!.. Да храни меня Бог... Так, стороной слышала... -- Перестаньте и будемте говорить откровенно... Представьте себе, что я знаю гораздо больше, чем вы думаете. Лицо Марьи Тимоѳеевны сразу изменилось, так что Прасковья Ивановна сочла нужным поправиться: -- Вы, пожалуйста, не подумайте, что... Одним словом, вы понимаете, что я хочу сказать. -- Вот сейчас помереть, ничего в толк не возьму. -- Дело ваше,-- сухо ответила Прасковья Ивановна.-- А впрочем, должна сказать вам откровенно, что вы совершенно напрасно подсылаете к Агаѳье ваших сибирских старцев. Для вас же может выйти большая неприятность... -- Ох, Прасковья Ивановна, какое ты словечко выговорила...-- затоворила раскольница, размахивая руками.-- И то ко мне Ѳедор Иваныч подсыпается. А мое дело вдовье, и ничего я не понимаю. А что касаемо Агаѳьи, так ей про себя-то ближе знать. Марья Тимоѳеевна долго наговаривала какие-то пустяки, которых нельзя было разобрать, и Прасковья Ивановна чуть не прогнала ее, сославшись на какое-то дело. -- А ты не сердитуй, матка-свет, на глупую деревенскую бабу,-- говорила Марья Тимоѳеевна, уходя. Ну, какой спрос с нашего брата бабы? Хуже овцы... И слова-то только самыя глупыя умеем говорить. Из господских комнат Марья Тимоѳеевна завернула в кухню, где Агаѳья была одна, и без обиняков обяснила: -- Ну, нахлебалась я из-за тебя и жару и пару, Агаѳья. Как разстервенилась твоя-то полубарыня... Все грозила мне Ѳедором Иванычем. Я, грит, тебе покажу, будешь, грит, меня помнить, а сама табачище проклятый курит... Смрад от нея идет на версту... тьфу!.. Уж я думала, что и живая от нея не вырвусь. Так к сердцу и подкатывает... Агаѳья слушала эти наговоры, опустив виновато глаза. Ведь из-за нея барыня сживает со свету Марью Тимоѳеевну... Она уже видела, как ночью Ѳедор Иваныч наедет в избу к Марье Тимоѳеевне с обыском, заберет в плен сибирских старцев, да и Марью Тимоѳеевну посадит вместе с ними в острог. А Марья Тимоѳеевна смотрела на нее и качала годовой. -- Ловко тебя муж-то изукрасил, Агаѳьюшка! Вон как глаза-то подбил... Агаюья старалась надвинуть платок на лоб так, чтобы не видно было мужниных синяков, но всего лица не скроешь. Сожаление Марьи Тимоѳеевны вызвало у нея слезы. -- Случается, что мужья учат жен,-- не унималась Марья Тимоѳеевна.-- Только и учат, жалеючи... И виноватая жена своя, а не чужая. Не муж он тебе, твой Игнат... Прасковья Ивановна своим косвенным вмешательством очень помогла Марье Тимоѳеевне.
VI.
Вечером, когда господа уехали в гости к мировому судье, Агаѳья урвалась на минуточку к Марье Тимоѳеевне. Ее давило предчувствие какой-то неминучей беды. А вдруг Ѳедор Иваныч накроет сибирских старцев... И все из-за нея, скверной. Сердце Агаѳьи замирало от страха, а мысли в голове путались во что-те безсвязное и безвыходное. Шатровыя ворота у избы Марьи Тимоѳеевны, как во всех раскольничьих домах, всегда были на запоре, и калитка отворялась по-старинному только тогда, когда гость "помолитвуется" под волоковым оконцем. Марья Тимоѳеевна выглянула в окно и узнала в темноте Агаѳью. -- Чего примчалась, свет?-- ласково спрашивала она, когда Агаѳья вошла в избу. -- Ох, матушка Марья Тимоѳеевна, тошнехонько...-- шептала Агаѳья, сдерживая слезы.-- Вся сама не своя... Места не найду... и страшно до смерти... -- Вот, вот, матушка...-- жалела ее Марья Тимоѳеевна.-- Извели тебя вконец, бабочка. В избу вошла Палагея и злыми глазами посмотрела на гостью. Она слышала, как Игнат избил жену, и радовалась. Так и надо вам, мужния жены... Маленькая жестяная лампочка плохо освещала избу, и Палагея никак не могла разсмотреть Агаѳьиных синяков. -- Ужо, пойдем в заднюю избу,-- предложила Марья Тимоѳеевна. Изба Марьи Тимоѳеевны, не особенно казистая снаружи, вместе с надворными постройками и крытым двором, являлась чем-то в роде деревянной крепости. Самая изба большими сенями делилась на две половины: передняя изба -- жилая и задняя -- "на всякий случай", главным образом для приема гостей. Сейчас в задней избе, заменявшей моленную, сидел за столом старец Спиридон и писал раскольничьм уставом "канун о единоумершем" по заказу какого-то милостивца-питателя. -- Матвея-то нет еще?-- довольно грубо спросила Марья Тимоѳеевна, державшая сибирских старцев в строгости. -- А придет, куда ему деваться,-- спокойно ответил Спиридон, не подымая глаз от своей работы.-- Не мешок с деньгами -- не потеряется... -- Беда мне с вами, вот что,-- поодолжала Марья Тимоѳеевна.-- Того гляди, Ѳедор Иваныч накроет... -- А ты терпи, Марья Тимоѳеевна,-- с прежним спокойствием ответил Спиридон.-- Не за нас будешь страдать, а за правильную веру... Условный стук в окно прервал эту сцену. В избу вошел старец Матвей и сердито бросил какой-то мешок в угол под лавку. Агаѳья стояла у двери и чувствовала, как ее начинает бить лихорадка. Марья Тимоѳеевна не приглашала ее сесть на лавку и начала разсказывать, как давеча ей грозила докторская "полубарыня". -- Грозится на меня, а от самой смрад табачищем... Я-то из-за чего терпеть все это должна? В сам-то деле прикачается Ѳедор Иваныч и заморит в тюрьме... -- Будет тебе,-- резко остановил ее Матвей.-- Какия слова неподобныя выговариваешь? Другая радовалась бы, что свою часть в страдании приемлет, а ты, как коза, новых ворот боишься. Агаѳья, ты ея не слушай... И протчая во страданиях да не минует. Табачников да щепотников испугались, а того не боитесь, что душу свою вот в этом самом страхе губите. Не Ѳедором Иванычем заперто царствие небесное. Что сказано в писании: "нуждницы восхищают царство небесное". А вы: Ѳедор Иваныч... Вот наложу послушание, тогда и будете знать. -- Подобострастный я человек, Матвей Петрович,-- заговорила другим тоном Марья Тимоѳеевна.-- Боюсь по своей женской слабости страдания... -- А ты себя бойся... Что тебе показано? Тверди одно: "щепотью молитесь, против солнца ходите, табак курите, рыло свое скоблите"... Вот и вся ваша грамота. Старец Матвей снял с себя кафтан и остался в одной рубахе из синей крестьянской пестрядины, которая выдавала во всех подробностях его могучее сложение. Он раза два взглянул на Агаѳью и погладил косматую бороду. Старец Спиридон продолжал писать, время от времени присматривая свою работу к унылому свету оплывавшей сальной свечи. -- А ты ничего не бойся, Агаѳья,-- заговорил Матвей, не глядя на нее.-- Страх и отчаяние пуще смертнаго греха. Тебе страшно, а ты побороть старайся. -- И терпеть надо,-- прибавил Спиридон, продолжая писать свой канун.-- Все терпеть... Потом старцы как-то сразу накинулись на полубарыню и принялись ее ругать такими словами, что даже Марья Тимоѳеевна вступилась. -- И что она вам далась?! -- А зачем табачище курит? Разве это подобает женску полу?!.. И волосы подстригает в образ козы... В постные дни жрет скоромное... Дохтур немец и творит волю пославшаго, а она в свою голову антихристу служит. Вот как прилепилась к антихристову окаянству... Что было дальше -- Агаѳья плохо помнила. Очень уж складно говорил старец Матвей и даже кулаком себя в грудь колотил. Для нея было ясно одно, именно, что она еще может спасти свою грешную душу и что еще не все погибло. -- Дщи {Дщи -- дщерь, дочерь.}, уже близится час,-- говорил старец Матвей, когда она собралась уходить.-- Да не будет уныния и протчая... Маловерни, ежели в вас песть горчичнаго зерна веры... Это была не речь разумнаго человека, а какие-то истерические выклики, и Агаѳья отлично понимала их как-то всем своим грешным бабьим естеством. Ах, какая она была грешная, вся грешная, до последней косточки... И как она чувствовала сейчас свой женский грех и чувствовала, как далеко желанное спасение. И муж ей казался еще больше грешным. За что он ее бил, как не бьют лошадь? -- Уйду, уйду...-- шептала она, возвращаясь в свою кухню.-- Уйду... Ее смущало только одно: полубарыня Прасковья Ивановна, конечно, была кругом виновата, а все-таки была добрая. Никогда не обидит и всегда очестливая такая. Вот только ничего настоящаго не хочет понимать и не может даже понять. Когда Агаѳья вернулась домой, господа были уже дома. Игнат отпряг лошадь и лежал на полатях. Он притворялся, что спит. Агаѳью дожидалась на крылечке горничная Паня и успела шепнуть: -- "Он" опять тебя будет бить? -- А пусть его бьет...-- совершенно спокойно ответила Агаѳья. Действительно, ничего особеннаго не произошло. Агаѳья, не раздеваясь, прилегла на лавку около печи и хотела заснуть. Она до того устала, что, как говорится, рада была месту. -- Агаѳья...-- послышался голос Игната. -- Была Агаѳья, а теперь нет Агаѳьи,-- ответила она со смелой простотой.-- Чего тебе? Молчание. Потом послышались какие-то сдавленные вздохи и всхлипыванье. -- Агаѳья... -- Да отстань, постылый!.. Опять молчание, опять всхлипыванье. -- И что же это будет?-- слышался в темноте голос Игната.-- Убью я тебя, Агаѳья... -- Бей... -- Агаѳья... -- Бей, говорят тебе!.. Мало еще бил?.. -- Агаѳья... -- Молчи, постылый... -- Так ничего и не будет?.. -- Ничего...