Не фиговый запасной план. А какой еще может быть у единственной дочери нефтяника?
За эти дни он по крупицам собирает информацию о Лизе, нет, если спросить напрямую у той же Аньки, она расскажет все, даже то, о чем её не спрашивали, но отчего-то Андрею не хочется афишировать свои отношения с Лизой, тем более в наличии каких-либо отношений он совсем не уверен.
Он узнает что-то через Митю, чей интерес к семнадцатилетней девочке не кажется столь подозрительным, и Тоню, чьё природное любопытство не оставляет ей шансов держаться в стороне. Оказывается, Лиза живет с отцом вдвоем, её мама погибла лет пять назад. Одно время с ними жила мать отца, но не смогла ужиться с собственным сыном, который, по слухам, имел суровый нрав, но дочке своей позволял вить из себя веревки, отчего Лиза не знала ни в чем отказа.
Отсюда и сногсшибающие наряды — какой отец будет спокойно смотреть на кружева под полупрозрачным безобразием на теле своей несовершеннолетней дочери?
Мама её, родом из этого городка, была единственной дочерью у родителей. Сейчас Егорова осталась одна, муж умер уже давно, и приезжающая порой внучка — её единственная отрада в этой жизни. Лиза, определенно, была из числа залюбленных девочек. Можно было бы решить, что она была избалованной, но нет, Андрей порой слышал её разговоры, она рассказывала о своей жизни, о планах на будущее, она не была избалованной или завистливой. По сути, она была обыкновенной школьницей.
Школьницей с серым цветом глаз, переходящим в ярко синий, с карими прожилками у зрачка. С веснушками, рассыпанными на носике, по плечам и одной безумно сладкой веснушкой, нашедшей свое пристанище между маленьких грудок с сосками-горошинами.
Так и уезжает Андрей, по пути ругая себя на чем свет стоит, что даже не спросил телефон Лизы, это же так просто, первое, что делают люди при знакомстве — это обмениваются номерами телефонов, он же, чуть не лишив её невинности в собственной машине, даже не догадался спросить об элементарном.
Я же непутевый… А, может, Лиза сама это поймет… может, оно и к лучшему… черт его знает.
Неделю они с отцом проводят на побережье, из которых Андрею удается вырвать буквально пару часов, чтобы искупаться в море, а потом снова с головой окунается в дела. Отец учит его, объясняет, наставляет, показывает, порой кричит, но видно, что он доволен младшим сыном.
Старший, Митька, уже давно уверенно стоит на ногах, является его правой рукой и то, что отец еще работает — это вовсе не необходимость, а скорей желание и отказ сидеть дома, да и Мария Степановна гонит «старого» на работу, потому что после пары дней дома прирожденный трудоголик Роман Никодимович превращается в зануду и ворчуна, который ходит по пятам за женой и начинает ей указывать, как ей вести хозяйство. «Сорок лет справлялась, а тут объявился, ишь умник», — ворчит она, не то со злостью, не то в шутку… кто её разберет, когда она «крутит и крутит» бесконечные банки.
Средний Серега, тоже был при деле, все по уму, женился, двое детишек у него, жена работает в банке. Что и говорить, Роману Никодимовичу было отчего быть довольным жизнью, только вот младший, порой шалопутный Андрюха, вызывал опасения у отца, но сейчас становилось видно, что все идет нормально, смекалистый парень, а что гуляка непроходимый, так тоже по уму все у него, еще ни одной обиженной девки не было, видать разбирается как-то со своими амурными делами, выпивает порой — да, даже перебирает, но здоровье у парня недюжинное, дело молодое. Время придет — женится. Или женим, не век в бобылях ходить.
Если бы какой-то умник снял сейчас документальное кино про Андрея, выглядело бы это примерно так: в центре кадра стоял бы Андрей, в роли Чарли Чаплина, смешной и растерянный, именно так он себя чувствовал — растерянным, а вокруг, сзади, по бокам, везде, был бы огромный экран и там бесконечно, разными планами — близкими и второстепенными, цветными, яркими, с три-Д-эффектом, была бы Лиза. Её веснушки, розовые губки, пальчики под его пальцами, синие глаза, алые щечки, её победное «довольна», а сверху на голову Андрея, летели яблоки и разбивались о землю, брызгая соком…
Вернулись домой они к выходным вечером. После сытного ужина, причитаний матери и очередного обещания «жениться, прям завтра, просто на побережье времени не нашлось», заметив ухмылку в усах отца, Андрей решает сходить к Лизе. Именно сходить, после восьми часов за рулем из-за пробок, когда как ехать там часа полтора, и это с соблюдением всех правил, он не может смотреть на машину, даже свою.
Улица Лизы плохо освещена, ночи на юге невероятно темные, черные, только звезды висят низко и ярко. В конце улицы, на перекрестке, Андрей видит Лизу в компании ребят, тех же, замечает Андрей, и тот же парень стоит рядом, явно нарушая границы личного пространства его веснушки…
Сам же Андрей находится в темноте, он было решает быстро подойти к девочке, обнять, взять на руки, зацеловать её при всех, на зависть этому патлатому сопляку, что пытается жаться к девочке, но что-то останавливает Андрея. Он просто смотрит на Лизу, видит, что она одета в облегающие голубенькие джинсы с дырочками, сквозь которые видны яркие вставки, видит футболку в цвет этих вставок, открывающую одно плечо, видит несколько подвесок на шее, видит босоножки на плоской подошве, и ему кажется, что он видит цвет пяток Лизы. Он смотрит и удивляется себе, ей, вселенной, которая привнесла в этот мир его Лизу… Удивился бы в этот момент Андрей, если бы Лиза, подпрыгнув на месте, вдруг начала играть в классики, забрав свои короткие волосы в хвостики — нет. Лиза была школьницей. Школьницей… Она не была девочкой, определенно, не с такими сладкими изгибами, она не была женщиной, только если в графе паспорта «пол».
Интересно, можно ли записать туда «школьница»?
Андрей попросту идет домой, ощущая затылком взгляд Лизы, точно зная, что она никак не может увидеть его, со света в темноту, в такую невероятно темную ночь, когда от тепла застыли даже звезды.
Проснулся Андрей рано, не раньше обычного, но рано для выходного, от того, что кто-то прыгал на его голой спине, и чьи-то малюсенькие ладошки хлопали по ней, утыкаясь, порой, малюсенькими кулачками. Проснулся от того, что чья-то мордашка в шоколаде и слюнях нагнулась к лицу Андрея, вытаскивая его из подушки и пробурчала:
— Лофатка, ставай…
Дашка… интересно, знает ли её мать, что она трескает шоколад и сидит у меня на втором этаже…
— Лошадка хочет спать, — в подушку.
— Нет. Лофатка хочет ставать…
— Н-е-ет, Дашуля, лошадка точно хочет спать, — Андрей закатывает глаза и издает храп вкупе с лошадкиным ржанием, — видишь, лошадка хочет спать, — сам быстро вставая и подбрасывая девочку высоко вверх, ловя её и снова подбрасывая под визги «есе, есе, лофатка». Сажая девочку себе на живот, поддерживая двумя руками, спускается вниз, ища мать или Тоню, чтобы отдать им Дашу
В туалет охота, вот непруха…
— Ну, что расскажешь? — приподнимая, «пуркая» в животик.
Блин, вот почему они такие сладкие… пузяка голая.
Тоня находится на дорожке, рядом с матерью, они что-то жарко обсуждают, в то время, как Машка — двойняшка Даши, сидит на корточках и с интересом раскладывает огурцы, видимо, только сорванные с грядки, в одном, только ей известном порядке.
— Никого не потеряли, мамаша?
— Даша! Где ты взяла шоколадку? И это ты разбудила дядю Андрея? Я же говорила, чтобы не шумели… Прости, Андрей.
— Я буила лофатку, а Андей спить, — заявляет Даша, пряча личико на груди у любимого дяди, размазывая шоколад.
— Ладно, все равно вставать… Возьми её, — уже нервно перебирая ногами.
— Так поставь, что вцепился, как в родную.