— Она мне сказала: «Никто не знает, что я для него сделала…» О, Питер! Неужели ты думаешь, что она сделала это? Это не могла быть малышка Твиттертон.
— Почему нет?
Его слова прозвучали, как вызов. Она встретила его спокойно, положив руки ему на плечи и глядя прямо в глаза.
— Это мотив. Я понимаю, что это мотив. Но ты ведь и слышать об этом не хотел.
— Но ты же мне все уши прожужжала, — он почти кричал. — На одном мотиве дело не построишь. Но, если ты знаешь, Как, Почему приведет тебя к истине.
— Ну, хорошо, — она решила сражаться на своих позициях. — Как? Ты еще не завел на нее дело?
— Это было не нужно. Ее Как — детские игрушки. У нее был ключ от дома, и нет алиби после семи тридцати. Убийство кур не может служить алиби в деле об убийстве человека.
— Но чтобы нанести удар такой силы? Она такая худенькая, а он сильный, здоровый мужчина. Я бы не смогла так разбить твою голову, хотя мы с тобой и одного роста.
— Ты почти единственная, кто мог бы это сделать. Ты моя жена. Ты можешь застать меня врасплох. Точно так же, как любимая племянница может застать врасплох престарелого дядюшку. Не могу представить себе Ноукса, сидящего спиной к безнаказанно разгуливающим Селлону или Кратчли. Но женщина, которую знаешь и которой доверяешь — совсем другое дело.
Он сел за стол спиной к ней и протянул ей вилку.
— Вот смотри! Я сижу и пишу письмо или разбираю свои бумаги… Ты что-то там делаешь за моей спиной… Я не обращаю внимания. Я к этому уже давно привык… Ты тихо берешь кочергу… Не бойся, я немного глуховат… Подходи слева, видишь, моя голова немного склонилась влево, в сторону ручки… Итак… парочка тихих шагов и резкий удар в затылок. Тебе не нужно бить слишком сильно. И вот, пожалуйста, ты очень богатая вдова.
Харриет бросила кочергу.
— Богатая племянница. Слово «вдова» я ненавижу. В нем что-то такое траурное. Давай остановимся на «племяннице».
— Я падаю, ножка стула подкашивается, и я ударяюсь правой стороной о край стола. А теперь нужно стереть отпечатки с орудия убийства.
— Да, а потом я беру свой собственный ключ и закрываю за собой дверь. Очень просто. А ты, я полагаю, когда приходишь в себя, спокойненько убираешь свои бумаги со стола.
— А потом убираю самого себя в подвал. Все очень просто.
— Мне кажется, ты уже об этом думал раньше.
— Думал. Но моя ошибка была в том, что я не видел мотива. Не мог себе представить, что Твиттертон пойдет на убийство, чтобы увеличить поголовье своих кур. Мораль такова: думай, Как, а в это время кто-нибудь принесет тебе Почему на серебряном блюдечке.
Он прочел в ее взгляде протест и честно добавил:
— Это отличный мотив, Харриет. Последняя надежда стареющей женщины, которой отчаянно нужды деньги, чтобы эта надежда стала реальностью.
— Но такой же мотив мог быть и у Кратчли. Разве не могла она просто открыть ему дверь? Или дать ключ, даже не подозревая, зачем он ему нужен?
— У Кратчли есть алиби. Хотя он мог быть сообщником. Если так, то для него сейчас самое время от нее избавиться. В сущности, он повел бы себя именно так, если бы даже только подозревал, что это сделала именно она.
— Все это замечательно, Питер, но где доказательства?
— Нигде.
— Но ты же сам говорил, что недостаточно понять, как это могло случиться. Кто угодно мог это сделать: Кратчли, Селлон, мисс Твиттертон, ты, я, инспектор Кирк. Нужно доказать, кто это был на самом деле.
— Боже мой, разве я сам этого не понимаю? Нам нужны доказательства. Нам нужны факты. Как? Как? Как? — он вскочил и с силой пару раз ударил кулаком воздух. — Этот дом нам бы все рассказал, если только крыша и стены могли говорить. Люди — лгуны! Дайте мне немого свидетеля, который не умеет лгать!
— Дом?.. Но мы сами заставили его замолчать, Питер. Мы закрыли ему рот, мы его связали. Если бы мы спросили его во вторник вечером! Но сейчас это уж безнадежно.
— Вот это-то меня и убивает. Терпеть не могу задаться глупостями с этими всеми «могло быть», «не могло быть». И Кирк, похоже, осмотрел все очень поверхностно. Он так засуетился вокруг Селлона, что ему некогда было думать о мотивах Кратчли и Твиттертон…
— Но, Питер…
— Дальше — хуже, — продолжал он, поглощенный технической стороной дела, — он провалит дело в суде, потому что у него нет прямых улик. Если только…
— Но, Питер, ты же не собираешься рассказывать Кирку о Кратчли и мисс Твиттертон!
— Естественно, он должен обо всем узнать. Это факт, и ничего с этим не поделаешь. Вопрос в том, сможет ли он…
— Питер, нет! Ты этого не сделаешь! Бедная женщина! Такая трагическая любовь! Ты не будешь так жесток! Ты не расскажешь об этом полиции. О, Господи, полиции!..
Впервые за весь разговор до него дошел смысл того, о чем она только что сказала.
— Я так боялся, — мягко сказал он и повернулся к огню, — что это может случиться. — Потом тихо объяснил, не поворачивая лица: — Харриет, мы не можем скрывать доказательства. Ты же сама это говорила.
— Но мы тогда еще не знали этих людей. Она мне все рассказала в полубессознательном состояний. Она… она была мне так благодарна. Она мне доверилась. Нельзя использовать доверие человека, что затянуть веревку на его шее. Питер… — Он смотрел на огонь. — Это гадко! — закричала Харриет. Но ее волнение разбивалось о его спокойствие, вода о камни. — Это… это грязно!
— Убийство — грязная вещь.
— Я знаю… но…
— Ты видела, как выглядит мертвец? Я видел этого мертвого старика. — Он повернулся и посмотрел ей в глаза. — Жаль, что мертвые молчат. Мы их очень быстро забываем.
— Мертвые уже мертвы. Нужно достойно вести себя с живыми.
— Я думаю о живых. Пока мы не докопаемся до правды, каждая живая душа в этой деревне под подозрением. Ты что, хочешь, чтобы Селлона повесили? Только потому, что мы промолчим? Или Кратчли должен уйти от ответа потому, что дверь ему могла открыть только мисс Твиттертон? Или все они должны жить в постоянном страхе, потому что убийство останется нераскрытым?
— Но ведь нет доказательств! Нет доказательств!
— Есть улики. Мы не можем выбирать из них только те, которые нам нравятся. Кто бы ни пострадал, мы должны знать правду. Все остальное неважно, черт возьми!
Харриет нечего было возразить. Несколько мгновений она молчала, потом с горечью спросила:
— Но неужели это будет сделано твоими руками?
— Да, — сказал он дрогнувшим голосом. — Да, я сам дал тебе право задавать мне такой вопрос. Ты вышла замуж в большую неприятность, когда вышла за меня и мою работу.
Он широко расставил руки, будто предлагая посмотреть на те самые руки, которыми… Неужели эти руки обнимали ее сегодня ночью?.. Их нежная сила заставила ее забыть обо всем. Эти руки, такие удивительно чуткие и опытные… Но в чем именно они опытные?
— Руки палача, — сказал он, глядя на нее. — Ты об этом догадывалась, да?
Да, конечно, она догадывалась, но… Харриет не могла скрывать правду. Она резко сказала:
— Если бы я знала, то не вышла бы за тебя замуж!
— Не вышла бы… То, что я тебе сказал, совершенно меняет дело, правда?.. И все-таки, Харриет, мы женаты. Мы связаны. Боюсь, что пришел такой момент, когда кто-то должен одержать верх: ты или я… или брачное обязательство.
Так быстро?.. Твой, полностью и навеки. Он принадлежал ей, иначе во что же тогда верить?
— Нет… Нет! О, дорогой, что с нами происходит? Что случилось с нашим покоем?
— Разбился вдребезги, — сказал он. — Вот что делает ожесточенность. Она нас поглотит, рано ила поздно.
— Но… так не должно быть. Мы ведь можем как-то спастись?
— Только если сбежим отсюда. — Он беспомощно махнул рукой. — Может быть, нам действительно лучше сбежать? Я не имел никакого права втягивать женщину в эту грязь, и меньше всего свою жену. Прости меня. Я так долго жил один. И был сам себе хозяин. Наверное, я забыл о своем долге. — Смертельная бледность ее лица поразила Питера. — Боже, дорогая моя, не надо так расстраиваться. Скажи только слово, и мы сразу же отсюда уедем. Мы бросим это ужасное дело и никогда о нем не вспомним!