— Кто бы говорил, Питер, — сказала графиня. — Я сама видела, как ты на днях снял шляпу перед леди Сьюзан на террасе!
— Мама, ну что ты! Ты на меня наговариваешь. Ну кто же носит шляпу на террасе!
Харриет не могла заподозрить Питера или графиню в таком коварстве, но все-таки подумала, что здесь ловушка. Она нерешительно сказала:
— Все это звучит несколько неправдоподобно.
— Ну что ты! — ответил Питер. — Мы не обращаем на это никакого внимания. Наши привидения не предсказывают смерть, не ищут спрятанные сокровища, никого не беспокоят и никому не грозят. К ним привыкли даже наши слуги. Но некоторые люди их не видят. Например, Хелен.
— Вспомнила! — сказала графиня. — Наконец, вспомнила, что хотела тебе рассказать. Ты не поверишь! Хелен собирается устроить еще одну ванную для гостей. В западном крыле, как раз там, где обычно гуляет дядя Роджер. Какое безрассудство! Они, конечно, абсолютно безвредные и бесплотные. Но представь себе кого-то вроде миссис Амбруаз в ванной, а из шкафа вдруг выходит капитан в красном мундире. Причем, в такой момент, когда она не может ни принять его, ни сбежать куда-нибудь! Кроме того, ему вряд ли будут полезны мокрые пары. Когда я видела его в прошлый раз, дядя Роджер был какой-то мутный.
— Хелен такая бестактная! — сказал мистер Вимси. — Конечно, ванная нужна, но ее можно устроить в другом месте и оставить дяде Роджеру его любимую кладовку.
— Я ей сказала то же самое, — сказала графиня, и они начали говорить о другом.
— Ну, нет! — подумала Харриет, хватая вторую чашку чая. — Блуждающий по дому Ноукс вряд ли слишком напугал бы Питера!
— …потому что мне очень не хотелось бы вмешиваться не в свои дела, — говорила графиня, — уж лучше пусть меня хватит удар, как моего милого бедного Авеля, не библейского, конечно. Того, который был у меня до Озириса. Голубой перс. И нужно оставить всех в покое, когда становишься старым и слабым, когда сам себе уже надоел. Но я подумала, что, когда впервые с этим сталкиваешься, можно испугаться. Поэтому и заговорила об этом… Конечно, все меняется, когда выходишь замуж… Не все, но многое… Да, это Рокингем, одна из лучших вещей. У них много дешевых поделок, но этот пейзаж — редкостная вещица… Ты, наверное, подумаешь, что я ужасно болтлива, но, я считаю, что каждый имеет право на маленькие слабости. У нас у всех есть маленькие слабости, хотя мой муж об этом и слышать, к несчастью, не хотел… Разве эта чашка не прелесть?.. Как видишь, глазурь Дерби, но расписывала ее леди Сара Вимси. Видишь, это она сама, это ее брат, а это ее собачка. И ты, наверное, узнаешь ту маленькую башенку у озера… На заводе продавали нераскрашенный фарфор художникам-любителям, а потом можно было сдать его, покрыть глазурью и обжечь в специальной печи. В этой работе есть чувство, правда? Вимси вообще или крайне чувствительны или совершенно бесчувственны. Особенно в отношении таких вещей, как музыка или живопись…
Склонив голову набок, она смотрела на Харриет блестящими и темными, как у маленькой птички, глазами.
— Думаю, вы совершенно правы, — Харриет вернулась к теме, которая интересовала ее больше всего. — Я помню, однажды, когда он только что закончил дело, мы сели обедать, и он выглядел совершенно больным.
— Он терпеть не может ответственность, понимаешь, — сказала графиня. — Война — не место для таких людей… Эти восемнадцать месяцев… Думаю, он тебе об этом ничего не рассказывал. Когда расскажет, знай, он наконец выздоровел… Я не хочу сказать, что он сошел с ума, он совершенно спокойно говорил об этих вещах, но поначалу страшно боялся ложиться спать… И потом он никогда не умел приказывать. Даже слугам. Ему было всегда неловко, мой бедный ягненочек! Можешь себе представить, каково ему было приказывать идти на смерть, под бомбы… Происходит, как это называется… вытеснение в подсознание… Ты можешь поставить чашку, дорогая. Лучше давай я поставлю ее сюда… Вот я и блуждаю в потемках, потому что не знаю, что он сейчас обо всем этом думает, что он чувствует… И, наверное, никто не знает… кроме Бантера. Боже мой, мы все так обязаны Бантеру. Ты, Озирис, подумал бы об этом, когда собирался его царапать! Надеюсь, с Бантером не возникло никаких трудностей?
— Ну что вы! Он такой милый. И очень тактичный.
— Как я ему за это благодарна! — искренне сказала графиня. — Знаешь, иногда трудно ладить со слугами, которые раньше были так близки… И, зная, что Бантер сделал для Питера, нужно быть к нему снисходительным.
Харриет попросила рассказать о Бантере.
— Он до войны был лакеем у сэра Джона Сандертона. А потом был в полку у Питера… кажется, сержантом… В общем, они варились в одном, как это говорится об ужасных вещах… котле. И помогали друг другу. И Питер ему пообещал, что если они вернутся с войны живыми, то Бантер должен перейти к нему… И потом, в январе 1919-го, да, точно, в январе, потому что, я помню, в тот день было ужасно холодно, Бантер появился здесь. Сказал, что ему удалось наконец вырваться…
— Но, графиня, Бантер никогда об этом не рассказывал!
— Конечно, дорогая, это я такая бессовестная болтунья. Он сказал, что ему удалось демобилизоваться, и он решил принять предложение Питера. Знаешь, дорогая, я еще не видела Питера в таком ужасном состоянии, как в тот день. Он лежал и дрожал, как в лихорадке… Мне этот человек сразу понравился, и я ему сказала: «Что ж, попробуйте, но не думаю, что Питер сейчас в состоянии принять хоть какое-то решение». Я пригласила Бантера войти. В доме было совсем темно, Питер не включал свет… А потом он спросил: «Кто это?» Бантер ответил: «Сержант Бантер, милорд, приехал на службу к вашему сиятельству, как мы и договаривались». Он включил свет, открыл шторы и с того дня все взял в свои руки. Думаю, он специально сделал так, чтобы Питеру не нужно было приказывать, разве что подать содовой воды… Он подыскал ту квартиру на Пиккадилли, увез туда Питера и всем занялся сам… Я помню… Я тебе еще не надоела со своим Бантером, дорогая? Но все это так трогательно! Я помню, как-то рано утром приехала в Лондон и зашла к ним… Бантер стоял с тарелкой в руках: «О, ваша милость! Его сиятельство приказал мне убрать эти чертовы яйца и принести сосиску…» В те дни Питер вставал очень поздно и так плохо спал… Бантер был так расстроен, что поставил горячую тарелку прямо на стол и испортил полировку… Думаю, после тех сосисок Питер больше не заглядывал назад в свое прошлое, — торжествующе закончила графиня.
— Кстати, — сказал Питер на следующее утро, — мне очень не хочется тебя беспокоить, но сегодня я собираюсь потащить тебя в церковь. Необязательно разыгрывать из себя святых великомучеников, надевать вериги и власяницы. Все намного проще. Но, если ты не возражаешь, нам нужно хоть раз появиться на нашей родовой скамье. Людям будет о чем поговорить, и вообще как-то надо поддерживать семейные традиции.
— Конечно, я пойду с тобой в церковь.
И все-таки она чувствовала себя немного странно, когда стояла рядом с Питером в большом холле в ожидании графини. Все это напоминало далекое детство, когда мама выходила, застегивая перчатки, брала ее за руку, и они вместе шли в церковь. Графиня вручила Питеру молитвенник и сказала:
— Ты помнишь, сегодня день сбора пожертвований?
— Да, совсем забыла, — сказала по дороге она. — Викарий прислал письмо, что его совсем замучила астма, а его помощник уехал. И так как Джеральда тоже нет, он был бы тебе очень благодарен, если бы ты прочитал молитву.
— Конечно, — ответил Питер. — Только не будем вспоминать о Якове, я его с детства терпеть не могу.
— Не будем, дорогой. Ты прочтешь прекрасный печальный отрывок из Иеремии. У тебя это получается намного лучше, чем у мистера Джоунза. Тебе так и не удалили аденоиды, поэтому тебе замечательно удаются носовые согласные. По пути захватим дядю Мэттью…
В маленькой церквушке яблоку было негде упасть.
— Все в сборе, — заметил Питер, отвечая на приветствия. — И, кажется, начался сезон сбора мяты. — Он снял шляпу и повел своих дам к высоким резным родовым скамьям.