– Хорошо. А бочку им, наверно, взять можно.
– Да-да, она не наша. Наше пиво только в бутылках.
– Очень хорошо, миледи.
Крачли снова вышел, так и не взяв то, за чем приходил. Гарриет вернулась в гостиную. Терпеливо и жалостливо она вынула фикусы из кашпо и сгрудила их на полу, как маленькое печальное стадо, присоединив к ним уродливый кактус, похожий на переполненную игольницу, и молодой каучуконос. К этим растениям она была на редкость равнодушна, однако их освящали сентиментальные воспоминания: над ними смеялся Питер. Ей пришло в голову, что она совершенно помешалась на Питере, раз его смех способен освятить фикус.
– И очень хорошо, – произнесла Гарриет вслух. – Помешалась так помешалась.
Она выбрала самый большой фикус и поцеловала его бесстрастный блестящий лист.
– А тебя, – радостно сообщила она кактусу, – я целовать не буду, пока ты не побреешься.
Вдруг в окне возникла голова, изрядно ее напугав.
– Простите, миледи, – сказала голова. – Там детская коляска в сарае, она ваша?
– Что? О господи, нет, – ответила Гарриет, ярко представив себе, что чувствовал Питер вчера вечером. (“Так и знал, что буду выглядеть идиотом”, – похоже, они оба на это обречены.) – Наверное, покойный хозяин купил ее на распродаже.
– Как скажете, леди, – сказала голова (предположительно Джекова) и удалилась, насвистывая.
Ее собственная одежда была упакована. После завтрака к ней поднялся Бантер – Питер в это время отвечал на письма – и стал свидетелем ее битвы с оранжевым платьем. Задумчиво понаблюдав с минуту, он предложил помощь, которая была с облегчением принята. В конце концов, наиболее интимные предметы были уложены раньше – хотя потом, увидев свое белье распакованным, она не могла припомнить, как завернула его в столько слоев бумаги, и удивилась тому, что она, оказывается, умеет аккуратно укладывать вещи.
Так или иначе, все было сделано.
В гостиную вошел Крачли с несколькими стаканами на подносе:
– Подумал тут, что вам они могут понадобиться, миледи.
– О, спасибо, Крачли. Это очень кстати. Да, наверное понадобятся. Поставьте их вон туда, хорошо?
– Да, миледи.
Уходить он словно бы не собирался. Помолчал, потом заговорил снова:
– Тот парень, Джек, спрашивает, что ему делать со всякими консервами и бутылками.
– Скажите, пусть оставит в кладовой.
– Он не знает, какие ваши, миледи.
– Все, что с ярлыком “Фортнум энд Мэйсон”. Остальное, скорее всего, здешнее.
– Очень хорошо, миледи… Можно ли спросить, вернетесь ли вы и его светлость сюда? Потом?
– Да, Крачли. Я уверена, что вернемся. Вы беспокоитесь о своей работе здесь? Конечно. Мы, возможно, уедем на время, пока тут все переделывают, но хотим, чтобы вы содержали сад в порядке.
– Спасибо, миледи. Очень хорошо. Повисла неловкая тишина. Затем:
– Простите, миледи. Я тут подумал, – он нервно крутил в руках кепку, – раз мы с Полли Мэйсон будем жениться, может быть, его светлость… Мы собирались открыть гараж, только вот те сорок-то фунтов я потерял… Если бы в долг, то, миледи, мы бы все вернули в срок…
– А, понимаю. Что ж, Крачли, про это я ничего сказать не могу. Вам нужно говорить с его светлостью лично.
– Да, миледи. Если б вы замолвили за меня словечко…
– Я подумаю.
Хоть убей, она не могла вложить в голос хоть толику участия, ее так и подмывало сказать: “А сбережения мисс Твиттертон мы тоже должны вам возместить?” С другой стороны, в просьбе не было ничего странного, ведь Крачли не мог знать, что ей известно. Разговор был окончен, но молодой человек медлил, и Гарриет с облегчением услышала, как к воротам подъехала машина.
– Они вернулись. Много времени это не заняло.
– Да, миледи, это дело недолгое.
Секунду поколебавшись, Крачли вышел. Вошла большая компания – если все они приехали в “даймлере”, то выглядели как компания гробовщиков. Но нет, с ними был викарий, а он, вероятно, подвез кого-нибудь на своем автомобильчике. На викарии была сутана, в одной руке он нес стихарь и оксфордский капюшон, а другой отечески поддерживал мисс Твиттертон. Настроение у нее, как сразу заметила Гарриет, было куда лучше, чем накануне вечером. Хотя глаза ее покраснели от погребального плача, а рукой в черной лайковой перчатке она комкала носовой платочек с траурной каймой, статус главной плакальщицы над столь солидным гробом, очевидно, укрепил ее самомнение. За ней следовала миссис Раддл. На ней был плащ несуразного старомодного покроя, блестевший черным бисером, а гагатовые украшения на шляпке подпрыгивали еще веселее, чем на дознании. Она сияла. Ей на пятки наступал Бантер, груженный стопкой молитвенников и строгим котелком. Он мог по контрасту сойти за самого близкого и любящего родственника усопшего – настолько был погружен в приличествующую скорбь. Следом, как ни странно, шел мистер Паффет в забавной иззелена-черной визитке, не поддающейся датировке. Он застегнул ее поверх всех свитеров – с риском для пуговиц. Костюм дополняли рабочие брюки. Гарриет подумала, что венчался он, несомненно, в этой же визитке. Котелок был не тот, что в среду утром, но являл собой модель с загнутыми полями, столь любимую золотой молодежью 90-х годов.