– Ну вот и вы! – воскликнула Гарриет.
Она поспешила было к мисс Твиттертон, но остановилась на полпути из-за появления мужа, который задержался, чтобы накрыть радиатор ковриком. Сейчас вид у него был слегка бравурный, возможно от застенчивости. Впечатление от темного костюма и шарфа, черного пальто строгого покроя и туго свернутого шелкового зонта немного смазывал цилиндр, легкомысленно сдвинутый набекрень.
– Алло-алло-алло! – сердечно сказал его светлость. Он поставил зонт, скромно улыбнулся и эффектным движением снял цилиндр.
– Входи и садись, – сказала Гарриет, приходя в себя. Она подвела мисс Твиттертон к креслу и сочувственно пожала руку в черной лайке.
Его светлость обвел взглядом свои владения и обратился к ним с чувством:
– Иерусалим, счастливый дом![298] Это ли город, который называли совершенством красоты?[299] Горе тебе, опустошитель![300] Колесница Израиля и конница его![301]
Судя по всему, он пребывал в том неустойчивом настроении, которое нередко настигает людей после посещения похорон и других торжественных церемоний.
– Питер, веди себя прилично! – прошипела Гарриет и быстро повернулась к мистеру Гудакру с вопросом: – Много ли людей было на похоронах?
– Очень много посетителей, – ответил викарий. – Выдающееся количество.
– Как отрадно, – вскричала мисс Твиттертон, – что дядю так уважают! – По ее щекам разлился розовый румянец, она казалась почти хорошенькой. – Такое море цветов! Шестнадцать венков – включая ваш прекрасный дар, милая леди Питер.
– Шестнадцать! Подумать только! – сказала Гарриет, которую будто ударили в солнечное сплетение.
– И полный хор! – продолжала мисс Твиттертон. – Такие трогательные гимны. И дорогой мистер Гудакр…
– Слова его преподобия, – сообщил мистер Паффет, – прямо за душу брали, так сказать.
Он достал большой красный платок в белый горошек и трубно высморкался.
– Просто красота, – согласилась миссис Раддл. – Не видала похорон лучше, а я ведь сорок с лишним лет хожу на все похороны в Пэгглхэме.
Она обратилась к мистеру Паффету за подтверждением, и Гарриет, воспользовавшись возможностью, спросила Питера:
– Мы посылали венок?
– Бог его знает. Бантер, мы посылали венок?
– Да, милорд. Тепличные лилии и белые гиацинты.
– Строго, просто и подобает случаю. Бантер сказал, что очень признателен.
– Там были все, – сказала мисс Твиттертон. – И доктор Крэйвен пришел, и старые мистер и миссис Соуэртон, и Дженкинсы из Броксфорда, и тот странный молодой человек, который приходил сообщить нам о дядиных несчастьях, а мисс Грант привела школьников, и все они принесли цветы.
– И Флит-стрит[302] в полном составе, – добавил Питер. – Бантер, я вижу стаканы на радиоприемнике. Нам бы не помешало выпить.
– Очень хорошо, милорд.
– Боюсь, пивную бочку конфисковали, – сказала Гарриет, глядя на мистера Паффета.
– Вот незадача, – сказал Питер. Он снял пальто, а вместе с ним – последние остатки степенности. – Что ж, Паффет, придется вам разок снизойти до бутылочного. Говорят, его изобрел Исаак Уолтон[303]. Однажды на рыбалке он…
Его разглагольствование было неожиданно прервано Биллом и Джорджем, сошедшими со второго этажа. Один из них нес трюмо и умывальник, а другой – кувшин и небольшой букет ночных ваз. Обоим, похоже, нравилось, что в комнате собралась такая большая компания. Джордж радостно подошел к Питеру.
– Извиняюсь, шеф, – проговорил он, помавая вазами в сторону мисс Твиттертон, сидевшей возле лестницы. – Там наверху всякие бритвы и серебряные помазки…
– Фу! – серьезно сказал его светлость. – Грубостью вы ничего не добьетесь. – Он стыдливо набросил пальто на непристойный фаянс, добавил шарф, увенчал кувшин цилиндром и завершил картину, повесив зонтик на протянутую руку Джорджа. – Вальсируйте отсюда через другую дверь и попросите моего слугу объяснить, что тут к чему.
– Будет сделано, шеф, – отвечал Джордж и удалился, неуклюже переступая ногами, потому что цилиндр норовил перевесить всю конструкцию.
303