- Если они входят в Совет Короны - десяти минут у них уже нет, я сам опоздал на сорок… в том числе из-за вас, дорогие родственницы… Не угодно ли вам подождать в саду до конца Совета?
- Во-во, мы там отдохнем пока. И этих дождемся, и, надеюсь, - ненаглядную нашу Зо…- тут мадам Колун закрыла себе рот ладонью. - Ой, опять забыла, пардон…
Имя, каким теперь велено было называть Золушку, никак не хотело запоминаться, входить в привычку.
- Не нужно забывать, мадам, - сказал с лестницы принц Лариэль. - Зо… вы уже не дождетесь!
В два прыжка очутился он перед вельможной толпой, которая истомилась наверху в ожидании. Попросил ее, притихшую тревожно, чтобы остались здесь только члены Совета. Больше половины присутствующих стали спускаться с разочарованным видом: почему-то они думали, что их чины и титулы позволят им участвовать… мысленно они обзывали принца молокососом, но не могли не почувствовать: сегодня он уже какой-то иной, этот юнец, совсем по-другому держится…
Просто клейменая какая-то: вот принцесса уже - а все равно неудачница! То ли дело - вы, мои сладкие: к вам графский титул так и прилип сразу, за милю видно - графини!
Колетта и Агнесса полностью были согласны с этим… Но мысль о том, что они здесь - гости, а эта Зо… - хозяйка все-таки и принцесса, незатухающим углем жгла внутренности… К тому же ясно сказал королевский сын: она - просто чудо! Уши в трубочку сворачивались - слышать такое… Так ли говорят про них самих Арман и Эжен? И, кстати, почему эти женихи - столь незаметные члены Совета, что принц с трудом припоминал их?
Он был стремителен, насмешлив, полон жизни, в нем ощущалась какая-то скрытая до поры пружина.
Первые слова его были про здоровье отца (об этом мы уже слышали) и про то, что разболевшийся король поручил ему занять его председательское место в этом заседании… и вообще настроился передавать Лариэлю корону!. Да-да, при жизни еще… не потом когда- нибудь, а вскоре!
Принц расхаживал перед ними, сидящими: он только что - из седла, ему надо было размяться. Неожиданно он похвалил весну, погоду, деревья, на которых появилась уже молодая листва, и тепло отозвался о птицах - за то, что они своевременно, без опоздания, вернулись в Пухоперонию из жарких стран…
Свое мнение о весне он предложил высказать старому Нанулле, министру финансов. Тот долго не понимал, чего от него хотят, а потом все-таки выдавил из себя: да-да, согласен, весна недурна, он, пожалуй, готов поддержать такую весну, если большинство - того же мнения…
Такое вот странное начало. Никто не понял, как от весны принц перескочил к идее о том, чтобы убрать из Свода законов параграф о смертных казнях и чтобы прямо сегодня отправить на пенсию палача… Лица у всех сделались озабоченные. Генерал Гробани сказал: если преступники и смутьяны лишатся страха, тогда общество лишится покоя! И все загудели одобрительно: это было сказано хорошо, крепко, просто, но до молодого королевича не дошло почему-то…
Ни с того ни с сего поддержал принца тот, от кого меньше всего этого ждали, - барон Прогнусси (специальностью его считались "справедливость и общегуманные вопросы"). Этот человек в зеленоватых очках восседал, если присмотреться, на особом стуле - двухэтажном. Такие стулья делают для карапузов, еще не очень умеющих ходить, чтобы они могли чувствовать себя на равных с большими за общим столом. Дело в том, что барон был карлик: мужчинам среднего роста макушка его доставала до живота. Природа распорядилась насчет него как-то уж очень обидно… А вот прозвище барон имел длинное, забавное, но не очень, и граждане всегда выговаривали его одним духом, без запинки и только шепотом: "Сточетыресантиметрастраха"…
Кто-то решил (уже довольно давно), что на справедливость и гуманность в Пухоперонии - этих 104-x сантиметров достаточно… Так вот, карлик сказал своим шелестящим, вечно утомленным голосом: