Красавицу запечатлели по-всякому, во многих вариантах: вот она со своей собакой (пес был устрашающих размеров), а вот - с папашей: она пишет маслом пейзаж, а родитель заглядывает в мольберт через ее плечико. Родитель этот оказался не кем-нибудь, а Балтасаром, королем богатой и прогрессивной Фармазонии. Карточки прибыли сюда из фармазонского посольства, конечно… Тетя Гортензия знала, что с детства Лариэля опьяняли тюбики с красками, и радостно объявила: мало того, что принцесса Юлиана хороша собой, еще их сближает с Лариэлем общее увлечение искусством!
"Картинки" он потребовал сию же минуту передать ему в руки. Один-единственный голос маркиза Эжена де Посуле поддержал его: "бесстыдство с их стороны - подсовывать нам такую возбуждающую рекламу!" Но тут, видимо, маркизу сильно наступили на ногу, - он по-щенячьи пискнул и затих. Кто-то сказал, что из посольства пришло и совсем другое: счет за 18 лет аренды Кисломолочных островов! Полтора миллиона фуксов - не больше не меньше.
Тетя Гортензия разгневалась:
- Сутяга он, этот король Балтасар! У них целые озера отличного творога, он так и прет бесплатно, сам собою! - шумела она. - И протухал, пропадал бы псу под хвост, если б мы не брали его! Жмот!
Принц Лариэль из последних сил изобразил спокойствие, уверенность. Что ж, будем платить, никуда не денешься, - сказал он. Введем особый творожный налог на всех состоятельных людей. Растолкуем в печати, почему нет у страны другого выхода. И начнем с самого Совета Короны: каждый из присутствующих внесет по 12 тысяч фуксов, если без молочных продуктов он не представляет своего меню…
Нам, господа, всем придется туго… Моей семье тоже, представьте: жемчуга покойной королевы-мамы, подаренные принцессе Анне-Веронике Его Величеством, теперь надо будет со стыдом попросить у нее обратно и продать… Одни не поверили ему, другие не нашли в его словах утешения. Взгляды были все исподлобья, затравленные, недовольные… Еще бы: отстегивать по 12 000 своих кровных!…
Фото, о которых принц не забыл (не дал, например, Фуэтелю две карточки прикарманить!), были, наконец, собраны и лежали возле Лариэля. Не глядя, он стал брать каждую - и рвать ее.
- Вот мой ответ, господа… Мой ответ… Можете запихнуть его в шляпу господина посла!
Наступило молчание - запуганное, подавленное. В пяти или шести разных министерских головах бурей промчалась одна и та же мысль: "Узнает фармазонский папенька - войну, чего доброго, затеет…"
И - словно вестник этой угрозы, появился в дверях офицер. Те министры подумали: "Что-то уж больно скоро…" Дальше дверей офицер шагать не смел, а его голосовые связки оказались сегодня не в порядке: он попытался что-то доложить, но, если б на его месте докладывал лещ или окунь - результат был бы тот же! Генерал Гробани сделал значительное лицо и расправил плечи: плохие вести - ему принимать первому! Он объявил принцу, что должен отлучиться: за ним прибыл адьютант… Рассеянным жестом Лариэль отпустил его - генерал вышел.
Министр эстетики не удержал при себе того, о чем думали все:
- Теперь со дня на день жди беды… Какой ужас! Ваше Высочество, ну вглядитесь же получше: ведь ей-Богу, хорошенькая! - Фуэтель совал принцу те два припрятанных снимка. Они были у него грубовато отобраны, но порвать их Лариэль не успел…
- Садитесь, друзья мои…- позволил Его Величество. Оробевшей свой снохе сказал, чтоб и она села, а куда - не уточнил. Эжен Посуле схватил пуфик и понес для нее, запальчиво говоря самому себе: если все хамы или чурки, то он - джентльмен… пардон, но его воспитали так… Принцесса благодарно улыбнулась ему! О, ради такой улыбки можно всегда и везде носить для Ее Высочества пуфик, стул, кресло, трон - что угодно!…
Алкид Второй Уступчивый между тем объяснял:
- Мы ненадолго. Мы вообще-то и не собирались сюда. Но мне мой повар вдруг говорит: "А творожка, Ваше Величество, больше не будет… Это, говорит, я заявляю официально - как первый заместитель министра кулинарного искусства!" А лейб-медик и вовсе огорчил: без творога, дескать, королевская печень обходиться не может… Я, мол, за нее не отвечаю тогда! Вот из-за этого разговора я и был ВСТВОРОЖЕН!… Фу, черт, - обеспокоен… И вот приехал. Говорят, все это во внешнюю политику упирается? - взгляд короля перелетал, как испуганная бабочка, с одних министров на других, с лица на лицо…
Герцогиня Гортензия любила рубить правду-матку, рубанула и сейчас: верно, многое во внешнюю политику упирается, но еще больше - в гордыню и упрямство королевского сына!
Но Его Величество не услышал почему-то этих громко сказанных слов. Он ждал хороших, светлых известий! Таких никто не объявлял, и тогда король решил сам успокоить всех: