Во все глаза следила Золушка за гордой грациозной кобылой мужа (ох, и страдала же красавица Карма от его жестоких шпор! Но - боготворила седока, обожала, вот странность!), а до слуха доносились королевские нотации:
- Ты уж слишком безответна, так нельзя. Моя покойница, бывало, сервиз на сто двадцать персон поколотит, если что не по ней! Изумительно тарелки метала, земля ей пухом… Вот бы у кого тебе поучиться… Вообще-то я дал слово кое-кому, что буду совсем другие мысли тебе внушать. Ладно… замнем… Ты поскучнела что- то. Неинтересно со мной? О чем думаешь?
Она сказала: о Лариэле… о том, как трудно ему.
Тут они услыхали голос герцогини Гортензии: "Алкидушка! Друг мой!" - напевно звала свояченица. Золушка быстро сказала, что пойдет поискать блюдо с черносливом. В дверях они с герцогиней столкнулись, Золушка поклонилась приветливо, но та ничего не пожелала ей сказать, совсем ничего…
Едва свояченица приступила к обработке короля, он захныкал, что решительно не способен на такие вещи…
- Опять двадцать пять! - закатила глаза герцогиня. - Но ведь и сын ваш продолжает упираться… Нельзя же быть такими эгоистами в конце концов. Страна уже неделю сидит без творога!
- Не вся, не вся - я, например, получаю. И, знаешь, Гортензия, самодельный творог моей невестушки совершенно ничем не уступает…
- А страна ест одних гусей! - слова Гортензии звучали, как оплеухи. - Нельзя же только о себе думать! У всех изжога! Люди столовыми ложками хватают питьевую соду, чтоб гасить этот пожар внутри!… Нет, друг мой, вот вам последнее слово - не мое личное, а вообще всех патриотов: если принц Лариэль не найдет в себе решимости освободиться самостоятельно, - ему помогут!
- Что… что это значит?
- Сказать вам? Черным по белому?
- Не надо! Ни в коем случае! - до синеватой бледности перепугался король. Он любил, когда - золотистым, например, по голубому, и совершенно не выносил, когда черным по белому. - Постановили же - не огорчать… О, Боже… Мне лучше уйти в монастырь! Нет покоя… У меня давление скачет! У меня мухи перед глазами!
Герцогиня попыталась внушить ему (уже в который раз): не будь он рохлей и сделай что надо, - его уже лучшие профессора Фармазонии лечили бы. А там медицина - не чета здешней… Но он вцепился, как в якорь спасения, в эту свою няню и утешительницу! Незаменимую, видите ли!
В результате оказанного на него давления глава государства плакал, как дитя, навзрыд. Плач заглушал и слова герцогини, и его собственные. Хотя и с трудом, но можно было при желании разобрать, в чем его главная мука: у него нет своего мнения… он ни к черту не годный король…
- Все великие короли были как бы из одного куска сделаны… из одной глыбы. А я? Во мне бренчат сорок тысяч кусочков, мелких и пестрых, и каждый берет себе тот, который ему нужен. Каждый, кому не лень! Отпустите меня в монастырь! Отпустите!
Гортензия призывала его собраться, "вспомнить, какого он пола"… Напрасно: пола за собой король не признал никакого, сам себя клеймил прозвищем "интеллигент" - в общем, окончательно расклеился. А когда приступ самокритики пошел на убыль, Его Величество вытер слезы обеими ладонями и потребовал внезапно, чтобы Гортензия везла его к статуе Ипполита, деда его. Герцогиня уже готова была заключить, что у монарха "протекла и одновременно поехала крыша",но последовало другое объяснение, более жизнерадостное. У них, видите ли, с Анной-Вероникой идет такая незатейливая игра - один спрячет что- нибудь, другой ищет. Так вот, блюдо с черносливом король спрятал на голове статуи! Если не помочь снохе подсказками, она будет год искать это блюдо злосчастное! Поэтому - вперед! Туда, к дедушке Ипполиту!
Вне себя, ответных слов уже не находя, Гортензия направила туда кресло-каталку с носителем короны. Он был еще заплаканный, но уже повеселевший…
Глава пятая. Про обстоятельства, которые любящих и любимых делают совсем чужими.
В начале 12-го часа он послал к молодой жене камеристку Терезу с прохладным сообщением: ждать его не следует, он будет всю ночь работать, ибо неотложных государственных дел - по горло…
Решалась судьба Пухоперонии - какие ж тут могут быть супружеские обиды? Она и не позволила себе этого… только носик ее порозовел на минуту-другую, но ни слезинки пролито не было. Она стала советоваться с Терезой: может, и ей не ложиться нынче, чтобы варить мужу кофе? Тереза удивлена была: помилуйте, да разве это Вашего Высочества забота? Разве некому приготовить чашку кофе для принца, ставшего у нас Первым Лицом? Спрошено это было с преувеличенным изумлением, и в тоне камеристки была еле заметная насмешка…