ает это, и все время какая-то загадка ему чудится в детской этой фразе - все время надо стараться! Еще он спросил, какой был голос - без слез? Оказалось - спокойный. Как бы с улыбкой печальной, и не более… Он уговорил или даже заставил Люси сесть рядом с ним. Она ужасно смущалась: в таком близком соседстве с ним самим? Сидеть? Ей? Да еще в этом вот фартуке? Наконец нервно сняла фартук и присела на краешек стула… а из карманчика фартука просыпались вдруг семечки. Вот стыдоба-то! Чуть- чуть просыпалось, но Его Высочество заметил! И - чего уж никак Люси не ожидала - попросил у нее горсточку… Надо же!… Господи, какая же непонятная штука - жизнь! А душа человеческая - вообще вроде джунглей… Она сидела - к плечу плечо - с самим принцем, то есть с королем будущим, они разговаривали вполголоса о личном, о самом задушевном, и грызли подсолнухи! Конец света, а? Кто из прислуги поверит? Да ее засмеют, если эту картинку попробует подругам изобразить! Люси отогнала мысль о таких насмешках маловеров. И рискнула попросить принца об одолжении одном. А почему нельзя? - имела она право, раз уж такая у него к ней доверенность! Трудность и стыд состояли в том, что у Люси ребеночек был в приюте. Мужа не было, а ребеночек был. Да. Два годика и два месяца ангеленочку ее… И никто не знал про это, и знать не должен. Так вот, ей понянчить свое дитя, налюбоваться на него только раз в неделю можно было - вечером в пятницу! А в десятом часу приют запирается уже! И - хоть головой бейся об эту дверь… не отопрут! А дорога туда ой некороткая… за час не доберешься… Вот если б принц сказал камер-фрейлине, чтобы Люси в этот день отпускали с работы уже в четыре часа… ну, в крайнем случае, примерно в полпятого… Да так, чтоб эта грозная дама ни за что не узнала настоящей причины, по которой такая поблажка дается… Ведь узнает - и в шею! Во дворце эту причину одной только душе можно было открыть - принцессе Анне-Веронике! Или, как теперь стали ее звать, - Золушке… Но прежде, чем пуститься перед ней в такие откровения, Люси долго собиралась с духом, балда, да и видела ее редко… А в тот день, когда Люси решилась, наконец, - Ее Высочество уже - все, отпринцессилась!… - Ну а голосу ее из воздуха, какой он ни есть душевный, про ребеночка сказать страшно! Вот знаю же, что она не ведьма, а все- таки на нечистую силу сбивается! Да и чем она поможет, если нету ее, - голос и голос… Потом, вспоминая разговор этот, Люси радовалась, что внимание принца рассеялось на ее последних словах: очень неосторожно все- таки сказано было, он и разгневаться мог! Запросто… И слово это "отпринцессилась" - оно же просто дерзкое, оно случайно сорвалось с языка… Но Его Высочество, оказывается, в пол-уха слушал, спасибо ему. Стал беспокойно вдруг спрашивать: - Папина дверь - открывалась? На секундочку, да? Не заметила? Люси в ту сторону и не глядела… могла только плечами пожать… Про кого или про что думал он? Про умирающего отца? Принц встал. Походил минуту и распорядился: в пятницу пускай Люси привезет своего малыша во дворец! Здесь он будет воспитываться. Если она не против - принц Лариэль вырастит из него своего пажа! Испуганная Люси сказала: - Как пажа? Не выйдет пажа, Ваше Высочество: у меня девочка! - А-а. Ну извини, недопонял. Фрейлина, значит, выйдет. - Господи! Прямо вот так, сразу?… Спасибо вам превеликое… Да что-то боюсь я, Ваше Высочество, таких подскоков на самый верх! Может, лучше все-таки договориться, чтоб по пятницам меня пораньше… - Да все устроим, не беспокойся… Спасибо за доверие, за честность… Редкий товар в наши дни, неходовой. И семечки у тебя хороши, оторваться трудно. Я помогу тебе… ступай… И сидел так до того момента, когда голос Золушки спел ему коротенькую музыкальную фразу. Это был их вальс - танец их первого бала, музыка, под которую он впервые вгляделся в нее, и оценил, и оробел до немоты, и почувствовал, как вдвое быстрее колотится сердце… Зажмурившись, принц насвистел чуть-чуть дальше. И ее голос - засмеялся. Тихонько и кратко. Но этот смех с силой выбросил принца из кресла-каталки. Все время до конца главы (до конца повести и всей жизни!) ее голосу дана такая власть - то подбрасывать его к вершинам блаженства, то ронять в преисподнюю!… (Важный этот разговор мы приведем полностью. В нем нет пустяков) - Давно ты здесь? - спросил он. - Да нет… минуты две. - А… а надолго? - Не знаю. - Где ты? Вообще - кто ты сейчас? - Как странно ты спрашиваешь. Я жена твоя бывшая. Он закричал, протестуя: - Но почему же бывшая?! Бывшая-то почему?! Она молчала. - Молчишь? Ну да… правильно. На нелепые, а в особенности на подлые вопросы ты отвечать не обязана. Послушай! Можно мне еще надеяться? Или я навсегда тебя проиграл? Он стал объяснять ей, перед каким выбором оказался. Если она позволяет ему надеяться, - он выгонит этих сводников из Совета Короны! Она думает, он не знает им настоящую цену? Знает! Пакостники…кулинары бесстыдства… Нет, правда, он полон решимости выгнать, очистить дворец от них! И не только это: надо вообще попытаться сделать что-то хорошее для этой страны. Чтобы у пухоперонцев как-то возродился интерес к жизни… а то он усох теперь. Но если он проиграл Золушку навсегда, - тогда ему впору жениться на фармазонских нефтяных отходах! Тогда - чем бесстыднее, тем лучше! Потому что ему наплевать на себя тогда… - Не нужно плевать. Я буду, буду поблизости… - Что значит "поблизости"? Это не разговор! Я ошибаюсь, я злюсь, я падаю духом, я несправедливости делаю - а все потому, что тебя нет рядом! Ты не всегда около. А говоришь со мной еще реже! Я скучаю по тебе! - Я тоже. По тебе. - Так вернись! Или хотя бы обещай, что вернешься! К такому-то сроку, при таких-то условиях… Ну? Говори свои условия! Любые! Но она замолчала. Ответом ему был только вздох, смиренный и горестный. Он уже подумал, что вот так, на полуслове, она вновь растаяла, испарилась бесследно, когда ее голос произнес: - Ты так уговариваешь… как будто я сама не хочу! Погоди, я тут… посоветуюсь. Невнятный шепот каких-то переговоров послышался. И невозможно было до конца понять, что напрасно шарить глазами, что всматриваться в углы бесполезно, что искать кого-то на потолке глупо! Не муха же она в самом деле! - сам на себя гневался он…и продолжал буравить стены взглядом, следить за малейшим колыханием оконных гардин… - Лариэль, ты слушаешь? Сказали - нет, к сожалению. Так нельзя. - Как "так"? Как "так"?! - Нельзя торговаться: "к такому-то сроку", "на таких-то условиях". Надо просто жить. Ну, конечно, не кое-как, а старательно, - только тогда можно на что-то надеяться… - Опять эти таинственные старания! - воскликнул принц. - Вся премудрость у тебя - в одном слове, что ли? Негусто… А главное - не слишком ли ты сурова к нам, грешным? Он почувствовал: она следует за ним, если он перемещается. Вот теперь, например, он медленно направлялся в бильярдную - и она с ним! Чтобы не тянуть к ней руки самым жалким образом, вроде нищего на паперти, принц взял со стола и стал перекидывать из руки в руку костяной шар - и один раз этот шар поймала она! Фантастикой это выглядело для Лариэля: тяжелый шар висел в воздухе просто-напросто! - Золотко мое! Я же опять, выходит, остаюсь в том глупом положении, как тогда, на дворцовой лестнице… с твоей бальной туфелькой в руках… Ты будешь меня направлять хотя бы? Там "холодно", здесь "теплее"… "еще теплее" - хотя бы так? - Иногда. Но теперь ты и сам гораздо догадливее… я уверена. Нет, нужно заземлить ее, подумал он. В смысле - опустить на землю. А то впечатление такое, что одних ангелов она видит вокруг себя! Тем временем невидимая рука опустила тот самый шар на зеленое сукно бильярдного стола. - Послушай…- Лариэль изо всех сил искал общий с ней язык. - Ты меня всегда идеализировала - с самого начала! У меня же средние способности! Знакомых волшебников не имею - не достоин, видимо… Если б не ты, никогда не угодил бы я ни в какую сказку - не настолько прекрасен… лень-матушка, наверно, не дает стараться так! Да все мы такие, ты уж прости нас, обыкновенных людей. Слабохарактерные мы. Легко утомляемся. На нас давят - мы гнемся. Нам льстят - мы верим…не на сто процентов, но все-таки… приятно же! Покупают нас - мы фыркаем, но недолго… пока в цене не сойдемся… Мы вообще мало отличаемся от гусей, если хочешь знать! Нас вот-вот зарежут, сожрут с кислой капустой, а мы еще чванимся… форсим друг перед другом… планируем озабоченно какую-то хреновину… - отвечал ли язык Лариэля за все эти слова? Или уже сам по себе молол? В безрассудном гневе, в слепом бичевании всего и всех… - Я, может, не все поняла, что ты сказал… но я не согласна! Мой принц - человек чести, это в нем сильнее всего. А талантов сразу несколько у тебя, они разные, они есть, - просто еще ты сам в этом путаешься, главного между ними не открыл! Выходит, она давала ему надежду? Как он должен был понимать замечательную эту фразу: "Мой принц - человек чести…"? Всерьез она так считает, на самом деле?… Или просто ободряет его? Но тут вмешался голос малолетнего чародея (которого Лариэль, бессильно на него злясь, называл мысленно дьяволенком и еще почему- то - свистуном): - Долго еще ты будешь объяснять ему, какая он прелесть? Мы это сами видели… А теперь мы опаздываем! А сейчас ей вообще недосуг: в одном соседнем королевстве послезавтра премьера "Золушки". А молоденькая актриса ужасно неуверенно чувствует себя в сцене бала - ей надо срочно что-то подсказать… Голос Золушки, усмехнувшись, сказал: - Можно подумать, что сама я чувствовала себ