Особняком стоят акушерки. Их можно с полным основанием отнести к элите среднего медперсонала. Ребят в акушеры не берут. Когда я был поменьше, то думал, что такая дискриминация связана с чьей-то злой волей, не желающей, чтобы пацаны вдоволь зырили на письки. Но когда впервые попал зрителем на роды, понял, что дело не в злой воле, а в коварном кафельном поле, который вдруг резко прыгнул на меня и страшно засветил в лоб, когда акушерка по локоть засунула в роженицу руки и принялась с кряхтением шуровать там, доставая сизый кусок дергающейся плоти. Акушерки гордо сознают свою значимость для всего человечества, четко понимают, что не зря они живут на свете. Акушерки также разделяют слова «асептика» и «антисептика» и до тонкостей знают коварный нрав главного врага всех акушерок — золотистого стафилококка.
Элита из элит — операционные сестры. Их отглаженные и накрахмаленные прямые спины изредка можно наблюдать в отражениях предоперационных комнат. Крайне редко они спускаются с горных высей к простым смертным. Операционная сестра — это как народность улунгуры. Все знают, что они есть, но видела их только бухгалтерия. Такая недоступность связана со статусом операционной. Невозможно представить себе даже развязного Колотова, вваливающегося среди ночи в операционный блок в поисках спирта и девочек. Хром, сплошное остекление и холодную чистоту предоперационной, словно гильотинным ножом обрубает красная черта поперек коридора. Стой! Асептическая зона! Незаменимые для хирургов, которым они ассистируют — от них исход операции зависит не меньше, чем от врача. Мало умения тихо и быстро подать нужный инструмент вовремя, ты еще попробуй часов шесть на ногах постоять. Просто постоять, можно ничего не делать. Можете себе представить авторитет и моральный вес операционной сестры, которая оперирует с профессором лет двадцать? А те, которые с Амосовым или Шалимовым оперировали? Как посчитать расстояние, отделяющее такого спеца от обычного врача? Не говорю уже о нас, обычных медсестрах. Пользуясь отрезанностью от мира, люди, работающие в оперблоках, блудят со страшной силой. Это факт точный. Так что, оперсестры умеют не только пот красиво вытирать хирургу.
Несколько особняком стоят фельдшеры. На учебу их принимают только с дипломом о полном среднем образовании и готовят не везде. Фельдшер — это такая сверхмедсестра или недоврач. То есть, пока ты работаешь с ним вместе в палате в стационаре, он вроде такой же, как и ты. Различие в том, что фельдшер сам, в качестве главы бригады, без врача, может в «Скорой помощи» ехать на вызов. Или устроиться в медпункт в пионерлагерь. Или работать в селе. На практике же мы постоянно занимали их места, а они наши. И если ты парень, а не девушка, то автоматом можешь занимать место фельдшера. О медсестрах, работающих в ургентных отделениях, я сказал и дальше скажу, кажется, достаточно, потому перейду сразу к редким видам. Есть медсестринские специальности, для овладения которыми необходимо после окончания училища еще и курсы специальные окончить. А курсы тянутся, как правило, полгода, а в это время работать некому, а зарплата тебе платится, и ты становишься штучным специалистом. А все в сумме это значит, что у тебя блат и лапа. И что зарабатывать ты будешь получше своих собратьев. Самые распространенные штучные спецы — это анестезисты. Они находятся близко к богам, работающим в операционных, прилично зарабатывают и невероятно спесивы.
А вот совсем редкие стационарные обитатели. Операторы МРТ, эндоскописты, гипсотехники и массажисты. Причем, последние, на воле, в поликлиниках, встречаются гораздо чаще. Обо всех этих ребятах могу сказать только то, что никакие это не медсестры, а «придурки при кухне» — белая кость. Хотя встречались и неплохие ребята. Так, гипсотехник Вова из двенадцатой со смехом рассказывал мне, что делает нетрезвый завотделением, когда желает придраться к нему. Для понимания комизма ситуации нужно представить себе, что такое гипсовочная. Это место, где кладут и снимают гипс. Его мочат, роняют, правят, тачают, режут, кусают и ломают. Годами. В одном и том же помещении. Тот, кто пытался смыть написанное мелом со школьной доски, поймет меня. Так вот, «зав», покачиваясь, заходил в гипсовочную и обводил лиловым глазом помещение. «Поч-ч-ч-ему в гипсовочной пыль?!» — с хрустом проводя пальцем по гипсовочному столу. Это повторялось из раза в раз и из года в год, пока он не сверзился ночью с лестницы и не сломал себе ключицу. Враз протрезвев, лежал он в гипсовочной и руководил Вовой, который колдовал, сооружая шину по Дезо, сложную, как Эйфелева башня. Таковы вкратце виды больничной жизни.
ВЗЯТКА
Есть ли хоть один человек, который не носил паспортистке коробочку конфет? Букетик экзаменатору? Не совал пятерку сантехнику? Нету таких людей среди нас. А уж врачу давали все. Даже те, кто никогда-никогда. Даже самые железные люди носят массажистам и участковым терапевтам вкусненькое. Девочки — гинекологам, мальчики — урологам. Чтоб с вниманием и пониманием.
Молодые врачи, бывает, конфет и кофе не берут. Не говоря уж про деньги. Но со временем, ввиду разных причин мораль падает. Я не говорю про то, чтобы врач взял мзду за что-нибудь противозаконное, Боже упаси. Я про благодарность. Только про нее. Пример гармоничных отношений врача с пациентом мне продемонстрировала моя мама, когда мы, спасаясь от Чернобыля, попали в глухое Закарпатское село. Мама моя — хороший врач-психиатр. Психиатр это не только мозгоправ, но еще и диагност и терапевт. Дело в том, что сумасшедший не всегда может объяснить, что именно у него болит. Поэтому во многом психиатр — это врач-универсал. Также не нужно забывать о том, что слово безусловно лечит.
И вот попадаем мы в 1986 году в село Вышка. Мне 12 лет. Добраться туда несложно. Ехать следует до Ужгорода пассажирским поездом, после 2 часа электричкой до Кострино, а там в горы еще 7 километров. Если едет попутка, хорошо, если нет — ножками. Регулярное сообщение отсутствует. Короче говоря, село находится в такой жопе, что для жителя города Ужгорода житель Вышки, как для нас эскимосы. Такая фраза бытовала почему-то: «Дурный, як з Вышки».
Село на 50–60 хат. Люди приветливые. Там я увидел, как пользуются прялкой. Телевизор в одном доме из пяти. Сосед на прошлой неделе видел медведя. Старики не понимают, под мадьярами сейчас территория, под Румынией, под немцами или под Советами. Да и вот она Венгрия, через горку. Пошел глава семейства за грибами, родственников повидал в мадьярском селе. Возвращается, а в лукошке вместо грибов жвачки кругленькие такие, в трубочках прозрачных.
В магазине, несмотря на это, постядерный совершенно набор. Соль, ириски, частик в томате, сапоги резиновые мужские, иглы для примуса, керосин и раз в сутки хлеб. Это все.
У крестьян натуральное хозяйство. Что-то у них можно купить — молоко, яйца, а что-то не продают ни за какие деньги. Свинину, например. А мы в первую неделю доели привезенное с собой и начали есть уже ириски. До настоящего голода далеко, конечно, но мяса нет. И вот трепанули наши хозяева кому-то, что докторка приехала и у них живет. И потянулась череда людей. У этой бабуни давление скачет, тут сын пьет — необходим совет, тут вывих привычный. А ближайший медик, не доктор даже, а фельдшер, за семь километров.
В общем, минут через сорок после первого пациента, появились первые дары. Зелень, яйца, творог, сметана, домашний хлеб и главное — мясо. Колбаса, шкварки, сало, ветчина, печеная буженина… Этим вечером, засыпая с полным после двухнедельной диеты животом, я окончательно понял, что хочу стать врачом.
***
О врачебной «взятке» вот еще две истории, коротенькие совсем.
Один врач знакомый, когда перестройка была в разгаре, наловчился кофе/коньяк/конфеты, которые ему пациенты несли, сдавать в ларек за полцены. Очень плакал, что картошку и сахар не несут.