В те времена, сто лет назад, в любой компании почти все девочки были Ленами. А у них почему-то — ни одной Лены. Зато была Мирела. Плюс к сравнительно экзотическим Валерии с Вероникой — еще и Мирела. Странное имя… В честь бабушки-цыганки, которую Катя долго считала плодом Миркиной фантазии и которая оказалась самой что ни на есть настоящей. Кто-то говорил, что Мирела значит «восхищающая». Вполне подходяще, если так…
А они, кстати, обычно называли ее просто Миркой… Катя вдруг вспомнила: был такой майор Соколов, преподаватель военного дела… Тоже, разумеется, заглядывался на Мирелу, как и все прочие. Долго мялся, прежде чем разрешить сомнения: «Я извиняюсь, Мирра, вы какой национальности? Еврейской?» Катя хмыкнула. Она вдруг очень ясно вспомнила майора Соколова и развеселилась.
Собираться всей компанией они перестали давным-давно. Изредка перезванивались, кто-то с кем-то иногда виделся, иногда встречались в публичных местах, но все вместе — нет. А традиции встречаться только женским составом и раньше никогда не было. Эта встреча, впрочем, тоже была не вполне девичником — скорее, военным советом. Сначала, правда, поговорили о том о сем. Никто как будто не хотел первым касаться неприятной темы. Сидели в гостиной, пили красненькое, жевали бутерброды. Женька просила прощения — не успела ничего приготовить, только вернулась из командировки, из Питера. Вернулась — и тут же на тебе: сюрпризец в почтовом ящике! Как-то сбило ее это с панталыку, запланировала кучу дел, да так ничего и не сделала.
От Женькиных извинений естественным образом перешли к обсуждению. И тут же поняли, что толком обсудить ничего не могут. В частности, потому, что реагируют на эту историю совершенно по-разному. Катя все-таки склонялась к тому, что лучше на все это плюнуть, Мирела согласно кивала, но вид у нее был озадаченный. Ника нервничала, кусала губу и говорила, что неплохо бы все ж таки разобраться. А вообще они в тот день все были как-то на себя не похожи. Женька, обычно разговорчивая и категоричная, сидела тихонько, забившись в угол дивана, и жаловалась на головную боль. Черт дернул ехать ночным поездом, не хотелось день терять, много от него проку, от такого дня… Лера, далеко не самая трепетная из них, в прошлом большая пофигистка, почему-то на этот раз впала в истерику. Рассуждать была не в состоянии и упорно повторяла, что, во-первых, это неспроста и, во-вторых, что нужно обратиться в милицию. Последняя мысль изумила всех одинаково.
— Ты это серьезно? — осторожно поинтересовалась Ника.
— Что — это?
— Ну вот это, насчет милиции.
— Абсолютно. Серьезнее некуда.
— И как ты себе это представляешь? Понесешь им цидульку?
— Понесу!
— Лера, я тебя умоляю! Тебя там никто слушать не станет. Ну ты сама подумай!
— А я им скажу…
— Что?
— Ничего, — Лера мрачно махнула рукой. — Неважно. Но ведь так же тоже нельзя! Ведь что-то же надо… «Не говори!» Да ради бога! Я человек не принципиальный, охотно промолчу, если надо — но о чем?! О чем — молчать? Не ходить — куда?
Что-то такое Кате померещилось в этот момент, что-то смутно знакомое… когда-то что-то такое уже было…
— Так вот я же и говорю, что это чушь какая-то, — осторожно вклинилась она. — Даже стыдно как-то всерьез разговаривать.
— Пять, Катя! Пять писем, кто-то не поленился. И этот кто-то знает про наши отношения. И почему именно нам?
— А вот это, кстати, не очевидно, — пробормотала Мирела. — Откуда мы знаем, может, их еще пол-Москвы получили?
— Действительно…
— Да подите вы куда подальше с вашей формальной логикой! — Лера стукнула кулаком по ручке кресла. — Я обзванивала знакомых…
— И я, — вставила Ника.
— Вот видите! Никто ничего не слышал! Никто, кроме нас! Оставь, Мирка, — я знаю, что вы с Катькой сейчас скажете! Да, я не могла обзвонить все человечество! Ну и что? Простой здравый смысл говорит, что это нам адресовано, нам — и никому другому!
Лера заводилась все больше. Женя страдальчески сжимала виски.
— Не кричи, ради бога, — сказала Мирела. — Хорошо, пусть так. Дальше что?
— Не знаю, не знаю что!.. Я бы в милицию…
— С ума сошла!
И снова по кругу. Словом, типичное переливание из пустого в порожнее. Так и разошлись, ни до чего не договорившись.
Катя, впрочем, не сомневалась, что так оно и будет. О чем тут можно было договориться? Так — перетереть, выпустить пар. Когда перед уходом стояли в передней — натягивали сапоги, заматывали шарфы, возникла минутная неловкость: зачем собирались, на что рассчитывали? Продолжать разговор не имело смысла, а говорить о другом как-то не выходило. Женя усердно рылась в сумке, валявшейся в передней на тумбочке, и бормотала себе под нос: «Да где ж оно, черт возьми! Неужели кончилось?»