Это было жутко. Невозможно представить себе, что она там себе думала, наблюдая за мною.
Опять сомнения.
– Что делать?!
Ничего не приходило в сонную голову. Я перестал улавливать разницу между явью и ночным кошмаром. В таких снах ты лежишь холодный от страха, но не можешь пошевелить даже пальцем. Лежишь и наблюдаешь за тем, как пропадаешь почём зря.
Открываю глаза. Передо мною снова лицо рыбы. Близко. Снова эти заплывшие глаза. Падающего из кухни света было достаточно чтобы увидеть каждую черту лица и каждую морщину. Можно протянуть руку и схватить за шею. Передавить горло и придушить. Всем станет легче и станет больше радости на земле.
– А-а-а. Это лишь ты. Будешь мой салат?
– Нет! – коротко, но очень чётко ответил я. Не хотел оставлять места для недопонимания.
– Ну-у, тогда тебе придётся идти на улицу. – сказала она и не отдаляя своего лица. Продолжала смотреть на меня. Пристально. С подозрением.
– Зачем? – то спокойствие, что я пытался изобразить было фальшивым.
– Искать себе еду будешь там.
Я отказывался это воспринимать, понимать, и не хотел в этом участвовать! Хватит!
Резко разогнувшись, Плевакина молча побрела назад в кухню. Словно никакого разговора не было. Будто её кто-то неслышно позвал, и она безропотно подчинилась.
Спустя минуту она в забытьи проплыла мимо. Беззвучно! Словно привидение. В руки висел надкушенный банан. Скрип матраса. Она крутилась, устраиваясь по удобнее, и одновременно жевала банан. Жевание перекрывало скрип матраса многократно.
Чавканье постепенно стихло. Послышалось тяжёлое сопенье. Так должно быть сопел сам Сатана, завязывая себе шнурки. Теперь у Плевакиной исчезали части света и само-отменялась гравитация. Все эти видения таяли. Небо светлело. И на крыше дома напротив стало видно барельефы многочисленных Медуз Горгон.
Я ждал с нетерпением жареных яиц на завтрак. Завтрак отменяет все нелепое и неприятное из того, что происходило ночью.