— Прекрати огонь, Сотер! — он выскочил вперёд и стрелял в медленные тени мертвецов. Но не в меня. У него была возможность и оружие в руках в долгое мгновение взгляда, когда мёртвые вышли на свет. Он мог всаживать мне в голову болты, пока не разорвал бы её изнутри.
Но он не выстрелил. Железные Руки не совершают таких ошибок. Он предпочёл не стрелять.
— Сотер! — окликнул его я, шагая вперёд. Воздух разрывали мерцающие вспышки и неровный вой выстрелов.
— Ты — мерзость.
Они уже прошли половину пути к кораблям. Установленные на корпусах тяжёлые болтеры стреляли, разрывая сумрак чередой взрывов.
— Оставь нас! — закричал я, когда на моей броне взорвался снаряд. Я содрогнулся. — Просто уходи.
— Этот корабль сгорит! — он вскинул болтер. Его дуло стало застывшим чёрным кругом перед моими глазами. — Мы очистим от вас легион.
— Я этого не позволю. Вы все погибнете здесь, но мы останемся.
— Да будет так, — сказал он, спуская курок.
Но болт так и не покинул ствол. Окутанное молниями лезвие из пластали рассекло оружие пополам. Осколки разлетелись в разные стороны. Сотер уже оборачивался, когда второй удар Тавра отрубил переднюю часть его черепа, а третий расколол грудную пластину и рёбра.
Сотер рухнул.
— Прекратить огонь, — приказал Тавр, и воины позади опустили оружие. Он повернулся и посмотрел на тех, чьего брата и вождя он только что убил. Между ними вновь прошли безмолвные для меня, но ощутимые импульсы, дрожь сообщений.
Затем он повернулся ко мне. Я ничего не мог прочитать по его позе, сержант казался таким же, как иногда бывают и все воины Десятого Легиона: неподвижным, застывшим между отстранённости и ярости.
— Благодарю тебя, — сказал я. Тавр вздрогнул.
— Мы уходим. Не пытайтесь остановить нас. Вам нас не удержать.
Он отвернулся и направился прочь. Я всё ещё видел брызги крови Сотера на его броне, красные на чёрном в тусклом свете. Остальные строились вокруг него, занимая места воинской стражи кланового отца.
— Ты займёшь его место, забрав его жизнь?
Тавр помедлил и обернулся, и в этом движении я почувствовал ненависть, таящуюся под его внешним самоконтролем.
— Такой порядок был всегда. Старые обычаи Медузы. Он совершил неправильный выбор, слабый выбор, выбор плоти и чувств, а не железа. Если бы он был сильнее, то мне не пришлось бы его убивать. Смерть — следствие слабости, — беспристрастный взор его шлема был направлен прямо на меня, и я чувствовал невысказанный смысл этих слов. — Совершённое вами не дало вам силу. Оно не вечно. Это слабость.
— Тогда зачем оставлять нас безнаказанными?
Он расхохотался. Смех был рычащим и перекатывающимся, совершенно нечеловеческим и совершенно невесёлым.
— Уничтожение стало бы для вас прощением. Я не стану жертвовать силой своего клана для того, чтобы стереть то, что сделали вы. Ваше существование само по себе является наказанием за ересь, и я не избавлю вас от него.
Тавр, каждым своим движением излучающий презрение, отвернулся и направился к ждущим кораблям.
— А он? — спросил Фидий, смотря на лежащего между нами Сотера. Тавр обернулся и посмотрел на окровавленное тело своего бывшего господина.
— Оставляю его вам.
Что такое Ключи Хель?
Они — голос, затихающий вдали, пока прошлое уходит от нас. Ключ это лишь начало, а после открытия врат начала забываются. Мы проходим внутрь и оставляем привёдшее нас позади. Мы становимся настоящим.
И от него нет спасения.
Сотер пробуждается. И я жду этого рядом. Он смотрит на меня. У него больше нет настоящего лица. На передней части хромированного черепа установлены линзы и переплетения проводов. Я смотрю, как дёргаются линзы, как поднимается рука и сгибается кисть.
— Здравствуй, брат.
— Мне… — начинает он, а затем умолкает, словно поражаясь жужжанию и щёлканью голоса. — Мне… больно.
— Да. Это так.
Он поднимается, сдвигая конечности одну за другой, пока не встаёт на ноги.
— Это закончится? — спрашивает он, глядя не на меня, но на открытую плоть правой руки, ждущей кожи из брони.
— Да, — отвечаю я. — Когда мы больше не пробудимся.
Он смотрит долгое мгновение на свои неподвижные пальцы, а затем кивает.
Что такое Ключи Хель?
Они — награда за нашу слабость. Они — жестокость железа. Они — всё, что у нас осталось.