Ветер завыл еще сильнее, дуя резкими до боли порывами. Перекрикивая шум, Морозко спросил: «А теперь? Согрелась ли?» Девица заверещала в ответ: «Нет, идиот! Я замерзла. Мне еще никогда не было так холодно! Я жду моего жениха Морозко, но этот увалень еще не пришел». Когда Морозко это услышал, глаза у него стали жесткими как адамант. Он обхватил ее шею пальцами, наклонился и прошептал девушке на ухо: «А теперь тебе тепло, голубка?» Но девушка не смогла ответить: когда он ее коснулся, она умерла – и теперь лежала замерзшая на снегу.
Дома ждала Дарья, расхаживая туда-сюда. «Две шкатулки золота, не меньше, – говорила она, потирая руки. – Подвенечное платье из лучшего бархата и свадебные одеяла из тонкой шерсти». Ее муж молчал. Тени становились все длиннее, а ее дочери так и не было видно. Наконец Дарья отправила мужа за девушкой, приказав поосторожнее обращаться с ее шкатулками с сокровищами.
Когда Борис приехал к ели, где утром оставил дочь, никакого сокровища там не оказалось – только сама девушка лежала мертвая на снегу.
С тяжелым сердцем он поднял дочь на руки и привез домой. Мать выбежала встречать их. «Лизонька! – окликнула она ее. – Милая моя!»
И тут она увидела тело дочери, лежащее в санях. В это мгновение палец Морозко дотронулся до сердца Дарьи, и она упала замертво.
Все немного помолчали, оценив услышанное.
А потом Ольга жалобно спросила:
– А что же стало с Марфой? Она вышла за него? За царя Морозко?
– Вот уж и правда, холодные руки, – пробормотал Коля с ухмылкой, ни к кому в особенности не обращаясь.
Дуня строго на него посмотрела, но ответом не удостоила.
– Да нет, Олюшка, – сказала она девочке, – не думаю. Зачем Морозко смертная девушка? Скорее всего, она стала женой какого-нибудь богатого крестьянина, принеся ему самое богатое приданое на всей Руси.
Похоже, Оля собиралась возмутиться таким неромантичным концом, но Дуня уже встала, хрустя костями, и собралась идти спать. Полати были широкими, как большая кровать, и на ней спали старики, малые дети и хворые. Дуня устроилась там с Алешей.
Остальные поцеловали мать и разошлись. Наконец встала и сама Марина. Несмотря на зимнюю одежду, Дуня опять заметила, насколько та исхудала – и сердце у старушки заныло.
«Скоро весна, – утешила она себя. – Леса зазеленеют, а скотина станет давать жирное молоко. И я испеку ей пирог с яйцами, капустой и дичью, и на солнышке она снова станет здоровой».
Однако взгляд Марины наполнял старую нянюшку тревогой.
2. Ведьмина внучка
Ягненок наконец-то вышел: лохматый и тощий, черный, словно мертвое дерево под дождем. Овца принялась решительно вылизывать малыша, и вскоре крошечное создание уже стояло, покачиваясь на своих малюсеньких копытцах.
– Молодец, – сказал Петр Владимирович овце и тоже встал. Ноющая спина запротестовала, когда он ее распрямил. – Но ночку могла бы выбрать и поудачнее.
Ветер за стенами завывал как домовой. Овца равнодушно помахала хвостом. Петр ухмыльнулся и оставил их. Отличный барашек, родился в лоне запоздалого зимнего бурана. Добрый знак.
Петр Владимирович был важным человеком: боярином с богатыми угодьями и множеством людей, готовых выполнять его приказы. Проводил он ночи с рожающими животными исключительно потому, что сам так решил. Однако он неизменно присутствовал при том, как новое существо появлялось на свет, пополняя его стада – и часто извлекал его на белый свет собственными измазанными в крови руками.
Ледяной дождь прекратился, небо начало расчищаться. Несколько отважных звезд уже показались сквозь тучи, когда Петр вышел на двор, закрыв за собой двери хлева. Несмотря на сырую погоду, его дом был почти по крышу погребен скопившимся за зиму снегом. Только островерхая крыша и трубы остались снаружи, да еще пространство у двери, которое дворовые Петра старательно расчищали.
В летней части его просторного дома были большие окна и открытый очаг. Вот только с приходом зимы эту часть закрывали – и сейчас она выглядела совсем заброшенной, засыпанная снегом и скованная льдом. В зимней части дома были громадные печки и маленькие, высоко расположенные окна. Из труб постоянно струился дым, и при первых же заморозках Петр вставлял в оконные рамы куски льда, чтобы останавливать холод, но пропускать свет. Сейчас огонь, горевший в спальне его жены, отбрасывал колеблющуюся полосу золотого света на снег.