В средней школе на уроках литературы, потрясая стопкой разлинованных тетрадок в зеленых обложках, учитель ругала не отличающихся богатством словарного запаса учеников: «Что, опять фантазии не хватило? Сто раз вам повторять надо: нельзя называть героя в сочинении хорошим! Ведь что такое — хороший? Это ничего! Мама у вас дома хорошая, а у героя Михаила Юрьевича Лермонтова много других характеристик. Еще раз прочитаю про „хорошего“ — выше тройки в четверти не получите!»
Я на всю жизнь запомнила, что слово «хороший» не применимо к литературным героям, хотя сложностей с прилагательными у меня никогда не было.
Потом начались студенческие годы.
— Представьте, что вы едете в трамвае, а напротив вас сел человек. Опишите его, во всех деталях, в мельчайших черточках его характера, которые не должны ускользнуть от вас. Только избегайте штампов вроде «хороший», — говорил преподаватель.
А дальше была работа, когда я писала, писала и писала за других, и всегда избегала в описаниях человеческих свойств слова «хороший». Это было не сложно, я ведь знала очень много слов, отвечающих на вопрос: какой?
Прошло время, и я узнала, что хороший — это и есть то главное слово, которое дает нам исчерпывающее представление о человеке. Хороший — это больше, чем добрый, смелый, справедливый, благородный. Хороший — это все, но не ничего. И множество слов не заменит простого, но не пустого слова — хороший.
Я поняла это, когда встретила Медведя. Он оказался очень хорошим.
Впервые я увидела его возле станции метро «Горьковская». Он стоял в стороне от толпы, воротник пальто был поднят. Стоял, нахохлившись, улыбаясь и краснея. Когда он смущался, у него всегда проступал румянец, а смущался он часто.
Кончик моего шарфа то и дело касался рукава его пальто, потому что с Невы дул сильный ветер. Желтые листья покрывали Александровский парк.
Мы пошли в кафе, чтобы обсудить дело, которое и стало причиной встречи: надо вычитать его диссертацию и автореферат на предмет синтаксических ошибок и стилистических неточностей. До сих пор не могу понять, зачем это потребовалось, — писал он грамотно. Наверное, по-настоящему образованные люди не могут позволить себе быть асами в одном и неряхами в другом.
Я с рвением взялась за дело и, за неимением существенных ошибок, поправила несущественные. Позже выяснилось, что последние и не ошибки вовсе, а профессионализмы. Корявые, но тем не менее правильные.
— Ничего страшного, Машенька, — урчал он в трубку. — Не переживай. Ну ты же не могла знать.
Потом мы опять встретились, я смотрела на его крепкие руки и чувствовала, что меня ждет что-то большое. Я всегда это чувствую.
Не обладая такими полезными в жизни качествами, как женское кокетство и мудрость, я вывалила все, что было на душе:
— Мне уже двадцать семь лет, и куда уходит время, непонятно. Семьи нет, жилья своего нет, детей нет, а так хочется. И ничего я не умею, кроме как буквы в слова складывать, да и то сомнительное это умение. Таких умельцев и без меня хватает.
Он слушал, кивал и говорил, что все непременно будет: и дом, и семья, и ребенок:
— Все будет хорошо, Машенька.
Через три месяца после знакомства с Медведем мне позвонила бабуля, у которой я была прописана в области, и сказала, что надо либо выписываться, несмотря на заплаченные деньги, либо платить втрое больше за год, и вообще в качестве бонуса ей нужно сорок килограммов картошки, потому что она больна и не может выйти из дома.
— Не проще ли деньгами? — спросил Медведь.
— Нет, сказано же картошкой, деньги и так, само собой разумеется, — уныло отвечала я.
Мы купили картошку и поехали по Московскому шоссе.
Бабуля встретила нас жизнеутверждающим румянцем, фуфайкой нараспашку и двумя ведрами воды, только что лихо поднятыми из колодца.
— Приехали? Картошечку привезли? Ну вот и ладненько, вот и молодцы. А ты, милочка, симпатичная такая, с Украины, что ли?
На лице Медведя заиграли желваки, а я ответила, что нет, не с Украины. Впрочем, никакой разницы нет: если ты из города — столицы Карелии, что в семи часах езды, и живешь в Петербурге почти десять лет, для некоторых коренных петербуржцев ты все равно лимита, второй сорт, даже если сами они давно живут в деревне.
— А мальчик твой что, не хочет ли на тебе жениться? Или не нужна ты ему, без жилья-то? — не унималась бабуля.
Назвав на прощание сумму, которую я должна ей за прописку на год, она радостно помахала нам вслед. Попрощались мы ненадолго, деваться-то мне все равно было некуда.
— Почему ты не можешь прописаться в центре, там, где живешь? — спросил он по дороге.