Янгар вцепился в шнурок обеими руками, не то пытаясь разорвать, не то опасаясь, что шнурок лопнет.
— Сказала, что если посмотреть сквозь него на солнце, то лето вернется. Она мне лето подарила, а я ее плетью… по лицу… взял и ударил… я не стал бы… я даже не помню, что ударил, но ты же сказал…
— Это не ты.
— А она меня псом назвала. Бешеным. За что?
— Это со страха. Иногда люди говорят не то, что думают.
— Я ведь не пес… и не бешеный…
— Конечно, нет, малыш.
Янгар не слышал.
Он говорил. И дышал сипло. И пот с него градом лился. И значит, опоздал Кейсо с бальзамом. А может, на медвежьих когтях жила неведомая зараза, изгнать которую из крови не под силу даже аулерским шаманам.
— Думал, избавился, а оно во мне… все еще во мне… десять лет… и Север… шел, потому что оно — от песков… а здесь песка нет… чтобы красный и горячий. Или другой… на арене кровь присыпали. Влажный хуже… оно не возвращалось так долго… и все… я решил, что свободен. А оно во мне.
Его голос звучал все тише. И Кейсо, положив голову мальчика на колени, сдавил виски руками.
— Это ты?
Черные глаза подернулись поволокой.
— Я, малыш.
— Зачем… ты со мной… зачем?
— Просто так…
…и еще потому, что пропадешь ведь.
На следующий день выехать не получилось: Янгар Черный сгорал от лихорадки. Он метался в бреду, то кричал, то плакал, умоляя вернуться, то грозил кому-то. Обещал молчать. И клялся, что сдержал слово. Не рассказал. Выдержал.
Темные пальцы с одинаковой яростью рвали, что траву, что руки Кейсо. Он же, не отходя ни на шаг, молил богов Севера еще об одной милости: дать мальчику шанс.
На жизнь.
Настоящую, а не ту, которую он себе создал.
Еще через сутки воспалились раны, нанесенные медведем. И Кейсо снимал швы, выпускал желтоватый гной, а затем, связав Янгара по рукам и ногам, выжигал раны каленым железом.
И вновь обращался к богам.
Но верно те был далеко, потому что стало лишь хуже. Раны продолжали гноиться, а Янгар уже не мог стонать. Он лежал и тихо поскуливал. А когда Кейсо пытался влить в него воду, хотя бы воду, Янгара рвало.
— Глупый, глупый мальчик, — Кейсо гладил черные спутанные волосы. — Ну куда ты полез… вечно себя бессмертным считаешь… неуязвимым…
— Лето, — сказал Черный Янгар, приоткрывая глаза. Вряд ли он видел хоть что-то, а если и видел, то — понимал, что видит. — В камне живет лето. Понимаешь?
— Понимаю.
— Летом тепло… и солнышко… я люблю солнышко. Здесь оно ласковое… мама боится, что простыну. Но я сильный.
— Конечно.
— У мамы много камней. Ей нравится перстни. Я помогал выбирать… все забрали, — Янгар вздохнул и скривился от боли. — Им печать нужна была… спрашивали… долго спрашивали… я не сказал. Хорошо, что мама умерла. Я бы не смог молчать, если бы ее… ночью пришли… сначала отец… охота… нельзя верить кёнигу… дядя… печать… Великий Полоз следит…
По коже Янгхаара расползались алые полосы, и Кейсо старался не думать о том, что они означают.
В храме, затерянном в горах, умели лечить.
И знаниями делились щедро.
Кейсо, уже не прежний, оставшийся в озере слез, но еще не новый, нынешний, освободившийся от прошлого, пил их. Почему бы и нет, если вино уже не помогало?
А знания…
Он научился распознавать болезни по глазам, по пальцам рук, по дыханию и иным приметам. Ловить их, выгоняя из человеческого слабого тела. Шить раны. Вправлять суставы. Собирать по осколкам раздробленные кости.
Говорили, что он способный ученик.
И предлагали остаться, ведь даже мудрецы болеют, но Кейсо ушел…
…и наткнулся на мальчишку, который теперь умирал.
Вся мудрость поднебесного храма не в силах была его спасти.
— Ты отнесешь ей камень? — черные глаза Янгхаара почти погасли.
— Сам отнесешь, — Кейсо разжал сведенные судорогой пальцы. — Выздоровеешь и отнесешь. Только постарайся. Ты сильный. Ты сумеешь.
Ложь.
Наверное, Черный Янгар умер бы, когда б не старуха. Кейсо не знал, откуда она взялась — седая, косматая, в плаще из старой медвежьей шкуры, на голое тело наброшенном. Он просто очнулся от поверхностного зыбкого сна, в котором пребывал в последние дни, и увидел ее.
Старуха сидела у костерка и, вытянув худую индюшачью шею, разглядывала Янгара.
— Ты кто?
Повернувшись к Кейсо, старуха прижала палец к губам.
Он замолчал.