Олли опустился на меха и, подперев подбородок рукой, сказал:
— Мне жаль, что придется скрестить с тобой клинки. Теперь я думаю, что лучше было бы назвать тебя другом, но…
…поздно.
Произнесена клятва. И боги слышали ее.
Да не только боги, гонцы разнесли слова Янгхаара Каапо по всему Северу, и не осталось человека, которые не знает о кровной мести.
— И мне жаль, — ответил Янгхаар, передавая врагу белый платок.
Схватка состоится.
И Олли Ину, молодой и стройный, как тополь, ловкий, словно рысь, умрет. Но это будет позже. А пока… Янгхаар вновь ощущал вкус еды. И наполнив фарфоровые чашки чаем, попросил:
— Расскажи мне о своей сестре.
— Отец не отдаст тебе Пиркко.
— Не о ней, — Янгхаар прикрыл глаза, вспоминая запах женщины, единственной, которая прикасалась к нему так, что внутри становилось тепло. — О второй сестре.
…о той, у которой волосы цвета осенней листвы.
— Я слышал… — откинувшись на подушки, Олли прикрыл глаза. — Что она умерла.
— Да.
— И это произошло в… тот день.
Он был осторожен, сын Ину.
Этот разговор был для него подобен прогулки по синему весеннему льду, который лишь выглядит крепким. Но достаточно неосторожного шага, и лед затрещит, пустит трещины и раскроет черные рты провалов. Каапи, хозяйка водяных коней, коварна. Бессчетны ее табуны. И вечно ищет она новых табунщиков, которые поведут зеленогривых келпи на берега и плотины, начиная паводок.
— Что именно ты хочешь узнать?
Янгхаар пожал плечами.
Его вопрос — его слабость.
И хорошо, что человек, который об этой слабости знает, скоро умрет.
— Она… — пальцы Олли скользнули по узору на кувшине. — Она была очень тихой. Послушной.
— Кто ее мать?
— Рабыня. Отец взял в походе.
Законная добыча.
— Я помню ее, — Олли взглянул на врага сквозь тень ресниц. — Она была красивой женщиной. Ее кожа была цвета сливок. И лицо округло. А глаза — зелены. И да, волосы, что лисий хвост… мать ее невзлюбила.
Взгляд Олли затуманился.
— Моя матушка была честной женщиной. Достойной. Но она родила семерых, и красота ее пошла на убыль. А отец, пусть бы и верен оставался клятве, заботился о матери, но часто брал в постель других женщин. Правда, те не оставались в ней надолго. Кроме этой…
Он провел ладонью по куцей бороде темно-бурого цвета.
Не вырастет она, не завьется кольцами, как у отца.
И не вплетет в нее невеста серебряную ленту.
— Она сумела найти путь к сердцу отца… и как знать, быть может, стала бы в доме хозяйкой.
Янгар кивнул: случалось и такое.
— Но роды подорвали ее здоровье.
И только ли роды?
Янгар не задал вопрос, зная, что не получит честного ответа.
И Олли кивнул, благодаря за понимание.
— Он успел пообещать, что признает дочь. И вынес ее к родовому очагу. Матушку это обидело. И пытаясь обиду ее унять, отец вернулся к ней. А вскоре матушка объявила, что ждет ребенка.
Пиркко-птичка.
Любимая дочь и отрада Ерхо Ину поселилась в Лисьем логе.
— Аану была слабенькой. Мы не думали, что она зиму переживет…
…и удивительно, что пережила. Верно, побоялись Ину трогать сородича. Или понадеялись, что все само собой сладится.
Олли замолчал, и когда молчание его затянулось, Янгар велел:
— Рассказывай.
— Что?
— Все, что знаешь о ней…
Аану. Летняя девочка.
Зеленый камень над сердцем, которое все-таки было у Янгара. И сердце это ныло, переполненное непонятной болью.
Но будет ночь.
И сон.
И спокойствие, пусть бы ненадолго.
Глава 16. Горелая башня
Я, выбравшись на берег реки, слушала, как поет лес, встречая осень. Вот лист осины, отяжелевший, покрытый позолотой, летит, прорывает тонкую паутинку. Рыдает журавль, прощаясь с землей. И сходятся в неравном бою дикие туры. Земля гудит под их копытами. Ворочается в груде листвы старый еж, фыркает и вздыхает. А синицы, облепившие рябину — гроздья ее полыхали алым — щебечут о том, что на краю леса вновь люди собрались.
— Какие? — я протянула руку, и синицы спустились на ладонь.
Люди?
Разные. Много.
Считать синицы не умеют, но в голосах их мне видится беспокойство.
При людях железо.
И значит, следом пойдут волчьи стаи, а то и воронье. Воронов синицы боялись.
Удивительно, как переменилась моя жизнь за прошедшие три месяца. И если первый из них прошел будто бы в тумане, то иные два были наполнены ярким живым золотом.
От Тойву мне досталась хижина, стены которой давным-давно ушли под землю, а на крыше раскинулись ковры зеленого мха. Этот ее дом зарос грязью и пропах кровью, запах которой я ныне ощущала остро. Два дня я пыталась очистить его, боролась с плесенью и кружевом волчьих грибов, с рыжими пятнами ржавчины, что проступали сквозь дверь, с мокрицами и жуками, которые давным-давно прижились в гнилых циновках. Я избавлялась от прелой соломы, поеденных молью одеял, благо, подаренная Акку шкура была тепла. Я вычищала из кладовки гниль и перебирала труху лекарственных трав.