Схоронив мужа тут же за хаткой (с великодушного разрешения барыни и отпевшего его священника), принесла Медведиха из оврага огромную каменюку и водрузила ее на могильный холм рядом с крестом. В лесу зверья много, как бы не потревожили покой любимого, с которым и после смерти она не захотела расставаться.
Барыня не стала искать другого пасечника: Медведиха, не раз приезжавшая с мужем в усадьбу, справлялась со своим лесным хозяйством сама и в срок привозила бочки с медом, кои с хорошим барышом продавались на городской ярмарке.
Тянулись дни за днями, одиночество не сильно донимало Машу, только колотилось сердце пойманной пичугой, когда во сне к ней приходил муж. Хоть и был он ростом вполовину меньше своей жены, но знал, как доставить бабе удовольствие, потому просыпалась Медведиха со сладостным чувством внизу живота и тихой печалью по ушедшему счастью. Эх, остался бы ребеночек от любимого, может и веселей жилось бы на пасеке!
Хотелось ей заботиться о ком-нибудь, непременно о человеке, потому как пес, что жил во дворе, пегая лошадка да телка, хоть и отвечали ей звериной любовью, но та не вызывала душевного трепета, как не вызывали его снующие туда-сюда пчелы.
Как-то раз нашла она в лесу мужичка, скрутившегося под елкой калачиком, всего промерзшего и готового покинуть божий свет. Принесла она его на руках, словно ребеночка, раздела, обмыла и начала выхаживать. Вот он уже на человека стал похожим: ребра, что торчали, словно стебли пшеницы, прибитые к земле внезапным снегом, спрятались под порозовевшей кожей, глаза, что прежде глядели из серых впадин, стали ясными, и в них засветился благодарный огонек. Но вломились в хату люди, повязали мужичка и, надавав Медведихе оплеух, увезли на телеге неведомо куда. Долго Маша бежала следом, хватаясь руками за колени едущей вкруг телеги охраны, но получив несколько ударов нагайкой, отстала. Плелась домой, пугая своим воем, заменяющим плачь, диких зверей, что хоронились от бабы, обликом более похожей на медведя.
Минула пара годков. На излете июля повезла Медведиха в барскую усадьбу бочонки с медом. Встретила ее там необычная суета. Бегали, словно оглашенные, дворовые, у ворот стояли телеги, груженные хозяйским скарбом, а в доме снова туда-сюда вооруженные люди в коричневой одежке с коричневыми же кушаками, отсвечивая золотом побрякушек. Завидев ее, слезающую с телеги, некоторые из них замерли, заулыбались во весь рот, начали что-то говорить друг дружке, с азартной лихостью подкручивая свои роскошные усы или в удивлении почесывая головы, сдвинув чудные шапки с козырьком на лоб. Когда она подхватила сразу два бочонка и резво пошла в кладовую, чьи двери оказались необычно широко распахнуты, так и вовсе собралась немалая толпа.
Заметив барыню, что шла к своей коляске, прикрывая раскрасневшееся от слез лицо кисейным платочком, Маша низко поклонилась ей в ноги. Но та, занятая своими думами, не обратила на пасечницу никакого внимания, хотя обычно одаривала ласковой улыбкой.
Так и покинула барскую усадьбу Медведиха, не понимая, отчего такая возня, и кто те молодцы, что налетели на нее как коршуны, насмешничая и провожая свистом. Нет, она не слышала ни насмешек, ни свиста, но научилась различать их по гримасам, веря лишь своим глазам.
Всю дорогу до лесного урочища крутила Маша в голове представшие перед ней картинки барской усадьбы. Отчего плакала хозяйка, и куда собралась держать путь? Почему не вышла к ней навстречу ключница, что безошибочно знала, какой ключ из дюжины других подойдет к замку, а оставила растопыренными двери кладовой? Откуда столько молодцев одинаковых с лица и с ладной выправкой набежало в тутошние края?
Никто не объяснил Медведихе, а может и не захотел, зная, как трудно это сделать на пальцах, что грянула война с французами, и рано утром гусары Ахтырского полка*, чья униформа отличалась коричневыми цветами доломана, наткнулись на наполеоновский разведывательный дозор. Неожиданно налетев, разгромили гусары польских улан** в пух и прах, а теперь околачивались с кратковременной передышкой в поместье дворянки Щегловой, торопя ее покинуть усадьбу, предвидя наступление врага, держащего путь на Москву. Задумавшись, позволила Маша самой лошадке выбирать дорогу до дому. Короткий путь, которым они прибыли в усадьбу, был ухабист, и кидало телегу из стороны в сторону. Длинный хоть и занимал больше времени, но часть его проходила по большаку, где укатанная колея была не в пример лучше ухабов.
Ехала себе Маша и ехала, пока не увидела на пригорке что-то синенькое, что никак не могло оказаться там. Остановив послушную лошадку, с кряхтением забралась Медведиха на крутую горку и обомлела. Десяток изрубленных тел предстал перед ее глазами. Человеческая кровушка густо смешалась с землей, вывернутой лошадиными копытами, став бурой на синих одеждах мертвецов, застывших в неестественных позах. Кто же устроил сию бойню? Неужто молодчики, что взбаламутили сонный двор барыни?