Не ведала Маша, что наткнулась на трупы тех самых улан первого шеволежерного полка гвардии, что выехали на разведку, но напоролись на отряд гусар во главе с Денисом Давыдовым.
"Нехорошо оставлять покойников на радость налетевшему воронью, - размышляла Маша, стоя над погибшими воинами. - Только чем рыть могилу? Ни лопаты, ни заступа. И оружия никакого вокруг не видать".
Снесла Медведиха нещадно порубленных в небольшой ров, что делил подошву холма надвое, наломала березовых ветвей, чтобы скрыть от воронья, и собралась домой, решив поутру воротиться. Но увидела, что дрогнула одна тонкая веточка, словно кто шевельнулся под ней. Трясущимися от страха руками, не похоронила ли кого заживо, растащила Маша кусты. Так и есть, вон опять вздохнул бедолага, чьи редкие черные волосы испариной прижало ко лбу, да запузырилась кровь на бледных губах. Осторожно вытянув его из сплетения чужих руки и ног, понесла Медведиха свою страшную находку в телегу, едва сдерживаясь от бега. Там уложила страдальца на скинутый еще на барынином подворье мужнин зипун из грубого домотканого полотна, что спасал от утреннего дождя, и потянула лошадку домой.
В хате уложила спасенного солдатика на скамью. Ей ясно представлялось, что и те, что охальничали на барском дворе, и эти, что нашли покой в овражке - военные люди. Не думала сейчас Маша, что раненный мог статься врагом, не казалось важным, кто перед ней. Хотела лишь спасти жизнь человеку, что лежал в запекшейся крови, дыша через раз.
Побежала Медведиха в баню, быстро разожгла огонь, поставила горшок с водой греться. Выстелила скамью чистой льняной простыней, что хранила для особого случая, другую порвала на длинные тряпки и сунула их кипятиться. Так делал ее муж, когда она, поранив косой ногу до кости, слегла на всю осень.
Расстегивая пуговицы, снимая, а то и срезая с беспамятного человека прилипшую к ране одежду, дивилась Медведиха ее нездешнему качеству: кажись солдатская ткань богаче ее выходной поневы.
Подхватив на руки нагое тело, потащила она Солдатика в баньку. Таким именем Медведиха ласково окрестила раненного, вложив в прозвище оценку его небольшого роста и свою безграничную бабскую жалость к недужному.
"Хорошо, что он не в себе, - думалось Медведихе. - Иначе от боли помер бы тотчас".
Живя без малого тридцать годков, она видела всякие раны. И те, что наносят дикие звери, нападая на скот или какого крестьянина, заплутавшего в лесу, или как у того буйного пропойцы, ввязавшегося в драку у трактира. Его наперед стукнул мощным кулаком в харю кузнец, а потом ткнул ножиком в живот пришлый человек. Поэтому распознала она, как гусары могли не заметить, что одного оставили живым: черноволосый бедолага, лежащий перед ней, сначала был оглушен ударом по голове, а потом уже получил ранение в живот. По виду, похоже, что саблей. Маша видела такое оружие не только у тех молодцев в щегловской усадьбе, но и у стражи, что пришла за беглым мужиком, которого она со всем старанием выхаживала.
Промыв рану на животе настоем из трав, хранимых ею в темном месте на случай какой беды, заштопала ее суровыми нитками, вознося молитву, чтобы немощный не очухался и не стал дергаться. Сверху залила бражкой, что гнала из пшеницы с медом, и крепко завязала вываренными тряпками.
Ссадина на голове не оказалась такой страшной, как ожидала Медведиха, поэтому обошлось выстриганием волос и шитьем разошедшихся краев кожи. Закончив знахарское дело, укрыла она болезного краем простыни и принялась ждать, когда он очухается. Ни в этот день, ни на следующий мужичок в себя не пришел, а стал только таким горячим, что впору использовать его вместо печки. Суетилась Медведиха вокруг немощного, ругая себя на все лады, что взялась вытянуть его собственными силами. Следовало бы его в поместье свезти, глядишь, доктор, что при барыне жил, остался, не уехал. Но вспомнив гусар, мотнула головой. Нет, добили бы, как пить дать, не стали бы возиться.
Пытаясь сбить жар, обкладывала она беспамятного тряпицами, смоченными в студеной воде. А когда на него нападал озноб, ложилась рядом, и, раздевшись донага, грела Солдатика своим горячим телом. То и дело меняла пропитанные гноем повязки, накладывая новые, прижимая к ране лепешки, замешанные на муке с расплавленным медом.