Володька не успел ему ответить.
— Тут подкоп! Прямо яма проделана…
Андрюха стоял около ямищи, прокопанной под стенкой избушки. Нижние бревна венца опирались на вколоченные в почву, вкопанные примерно на метр-полтора сваи. Теперь между сваями почти не было земли, нижнее бревно венца повисло.
Бу-бу-бух!!! Грохот выстрела заставил подпрыгнуть решительно всех. Что такое?! Зачем стрелял, Ванька?!
— Иван! Это же мы! Ваня, открой, это люди! Вань, ты же меня помнишь, Вань!
Так голосили охотники, без всякого ответа из избушки. И вдруг раздался новый звук из избушки: что-то тяжелое тащили возле двери, на высоте человеческой груди.
— Осторожно!
Потом Володька припоминал — Акимыч рявкнул еще до того, как Ваня вышел из избушки. Они даже обсудили это с Андрюхой, и тот уверял то же самое: мол, Акимыч заорал, как только Ваня отодвинул брус… Хотя и это было тогда еще неясно — что этот звук раздается, потому что Иван отодвигает, вытягивает брус.
И упало сердце, отвисла челюсть у Володьки, потому что перед ними появился Ванька: зеленый, трупный, распространяя мерзкий запах разложения. В правой руке Ванька держал, прижимал прикладом к боку ружье, и один ствол еще легонечко дымился. Ощеренный, с застывшими глазами Ванька повернулся, и второй ствол уперся прямо в грудь Володьке; черный провал дула почти не двигался, и Володька как-то сразу вспомнил, что стреляет Ваня хорошо.
Он стоял метрах в двух, не больше, держал, слегка покачивал ружье, и Акимыч вдруг крикнул страшным голосом, рванулся в прыжке к Ваньке. Ружье бабахнуло так, как бабахает только картечь, по кустам бешено хлестнуло, в лесу выстрел подхватило эхо, а Акимыч уже сбил Ванюшу, уже страшно кричал:
— Помогай!
Но помогал Акимычу Андрюха, а Володька так и стоял соляным столпом, пока катался, рычал, ухал, потом жалобно плакал клубок сцепившихся людей. Не будь Акимыча — и Володька дал бы разрядить в себя ружье.
А пока Ваня горько заплакал, слезы прокладывали дорожки среди многодневной щетины.
— Следи кругом!
Володька опомнился, стал глядеть — а правда, не ползет ли кто-то, не крадется ли?
— Коль… Там, сверху ничего не видно?
Очень неловко было Володьке за свое оцепенение. Тьфу ты, за мертвеца Ивана принял!
— Не видно… — бурчит Кольша. То ли сердится на Володю, то ли сам испытал нечто подобное.
А Акимыч отстегивал флягу:
— А ну, выпей-ка этого. Как лекарство.
Иван сомневается, смотрит обезумелыми глазами на Акимыча, на водку во фляге.
— Ну, давай! Как лекарство, говорю, залпом давай!
Иван пьет; и даже не действие водки, сам ожог водки в горле, во рту, сам вкус, от которого Ваня передернулся, заставляет его смотреть вроде осмысленнее.
— Это мы, Ваня… Меня узнаешь?
Иван смотрит диким взглядом, не отвечает.
— Ну, как меня зовут? А?
— Ты Акимыч…
И голос у Ивана изменился, стал неуверенный, трескучий.
— А это кто?
— Это Андрюха.
— Ну лады… Что ж ты по нам палить приладился?
И передернулся Иван, стал отодвигаться, да некуда — Акимыч посадил спиной к пихте. А Иван пытался эдак по-тихому, бочком и пятясь, увеличить дистанцию между ним и парнями.
— Ты куда?! Нет, Ваня, мы за тобой пришли. Отец тебя зовет, Ваня, пойдем с нами.
Акимыч все говорил, говорил — так же, как разговаривал только что с Володькой — вроде бы, как с несмышленышем. Иван слушал, слушал… и видно было, что напрягается он, хочет понять, и все-таки с трудом понимает про деревню, отца, жену, про борщ и про огород, который непременно нужно выполоть. Он не то чтобы совсем не понимал… Он понимал не до конца, не в полной мере.
— Много их тут, — неожиданно сказал Ванюша. Сказал вдруг, и схватился за куртку Акимыча, резко подался вперед.
— Много, — осторожно согласился Акимыч. И замолчал, выжидая.
А Ваня тоже замолчал, и вдруг замотал головой, навзрыд заплакал. Акимыч притянул его к себе; «как маленького», — который раз за последнее время отметил Володька. Ваня вырвался, упал лицом на землю, он буквально сотрясался от рыданий.
Володька отодвинулся, попытался отключиться от тягостного зрелища, вошел в избу. О Господи, какая вонь! Вроде бы, писал Ванюша в ведро, туда же и какал, но вон одно подсыхающее пятно, вон другое, вон куча на досках в углу… Повреждаясь в уме, Ваня все меньше следил за порядком, все меньше понимал, что же он делает.
Смрад, от которого опять дико тошнило, остатки какой-то каши в котелке, подкоп, по которому и вел парень огонь… И ведь правильно вел, между прочим!
Ваня еще выкрикивал что-то, плакал, а Акимыч командовал — и опять так, что очень трудно будет возражать: