— Кто ж его знает, что он подумал... Конечно, если он решил, что Лешка Самолетов убит, то наверно... с отчаяния... Или со злости... Как знать...
— Значит, уверенности в этом у тебя, Михалыч, нет? Продолжим. Итак, десять часов вечера. Ты получаешь сообщение о том, что задержанные сбежали. Твои действия?
Шаповалов тяжело вздохнул, потер стриженую голову, опять вздохнул...
— Ох, и измордовал ты меня, Валентин Сергеевич! Первым делом я отправился к Нинке Осадчей. Горецкий живет у нее на положении хахаля. Вернее, жил. Недавно в общежитие перебрался. Оказывается, были они у Нинки, оба были, оделись потеплее и ушли. Куда — не сказали, но Нинка догадалась — к буровикам. А оттуда они надеялись выбраться в обжитые места.
— А Осадчая мне об этом ничего не сказала, — задумчиво проговорил Колчанов. — Утаила, можно сказать, важные для следствия сведения.
— Вопросу об этом не было, вот и промолчала. — Шаповалов осторожно посмотрел на следователя.
— И ты, Михалыч, не подсказал мне этот вопрос, хотя знал и при допросе присутствовал... Ну, ладно, замнем. Что дальше?
— Потом направился я к Верховцевым, — с облегчением продолжил участковый. — Была у меня надежда, что Коля все-таки домой вернулся... Это только сказать — сходил к Верховцевым... На самом деле сползал. Ветер был уже под сорок метров в секунду. Но дополз. «Колька дома?» — спрашиваю. А старики на меня, извиняюсь, шары выкатили. Тут и началось. Тут уж не до преступников — людей спасать надо. Тут уж второе дело — шофер ты или начальник строительства, преступник или молодожен — спасать надо. Закон у нас такой. Спасать. Разбираться потом будем. Это как на шахте у нас — завалило одного парня, кровля не выдержала. Сутки не выходили, все откапывали, пробивались к бедолаге, руки в кровь изодрали, но спасли. Его только маленько помяло. А вечером ему же и шею намылили. Заслужил.
— Твои действия, Михалыч? — напомнил Колчанов.
— Звоню Панюшкину. У него люди, техника, связь. Он все и развернул. Аварийные бригады на Пролив направил, по старой дороге к буровикам. А я тем временем дружинников собрал, того же Андрея Большакова, еще человек пять. Трое пошли вдоль берега, еще трое поверху, над обрывом. Под этим обрывом и нашли потом Большакова. Собака его почуяла, а то и сейчас бы там лежал...
Поздним вечером Колчанов увязался с Панюшкиным и главным инженером Заветным на Пролив — вот-вот должна была затянуться промоина. Когда они вышли из конторы, чистая луна висела прямо над Проливом, а на льду лежала широкая лунная дорога, которая вела прямо к вагончикам водолазов. Там же стояли подготовленные ледорезные машины, маленькой прозрачной рощицей чернели тросы, всевозможные знаки, предупреждавшие о прорубях, майнах и прочих опасностях, которыми был так богат неподвижный, поблескивающий под луной Пролив.
Все трое спустились к берегу и даже не заметили, как ступили на лед Пролива. Укатанная тягачами и вездеходами дорога лежала ровная, прямая, и сойти с нее, заблудиться было невозможно даже ночью.
— Так вы, Валентин Сергеевич, утверждаете, что преступник вас не больно интересует? — нарушил молчание Панюшкин.
— Да ну, какой это преступник! Хулиган невысокого пошиба, да и только!
— Слышишь, Володя, что он, оказывается, расследует, — обратился Панюшкин к Заветному, который, зябко ссутулившись, шагал впереди, лишь иногда оглядываясь на поотставших Панюшкина и Колчанова. — Он, видите ли, расследует поведение целого отряда, очень его волнует проблема — почему народ не разбегается.
— Я бы тоже хотел это знать, — сказал Заветный.
— А то не знаешь? — подзадорил его Панюшкин.
— Не знаю, — донеслось из темноты. Заветный остановился, подождал начальника строительства, следователя, пошел рядом. — Я не знаю, почему молчат эти люди, видя безнаказанность Горецкого. Я бы на вашем месте, Николай Петрович...
— Ну-ну! Интересно, с чего ты начнешь, оказавшись на моем месте!
— Я не уверен, что окажусь на вашем месте, — невозмутимо продолжал главный инженер. — Я не уверен, что мне хочется оказаться на вашем месте, но если это все-таки случится, то Горецкого я выгоню первым же своим приказом. И я не понимаю, почему вы его не выгоните, Николай Петрович!
— Да, почему? — присоединился Колчанов. — Я ведь, откровенно говоря, не верю вашему объяснению, что, дескать, механик он хороший... Подумаешь — механик!
— В самом деле, — хмыкнул Панюшкин. — Почему? Жалко. Куда он пойдет? Кто его возьмет после заключения?
— Он уже отсидел? — быстро спросил Колчанов.