— Сколько же ему дадут, Николай Петрович?
— Если только за это... Года два, полагаю. Суд разберется. Суд не любит, когда ему подсказывают.
— А за что его еще можно судить?! Или вы решили поднять эту историю с бульдозером?
— Нет, речь идет все о той же ночи... Есть подозрение, что он не только Самолетова ножом пырнул, но и над Большаковым поработал. Большакова нашли разбитого, переломаны нога, ребро... Голова помята... Сам он не мог так разбиться. Да и Колю Горецкий во время бурана, похоже, бросил. Это тоже статья — оставление человека в условиях, опасных для жизни. Коля мог замерзнуть? Мог. Ушли они с Горецким вместе? Да. Вот такушки... Неважный тебе парень попался, Нина, неважный. Родителей мы не выбираем, но мужей, друзей — можем. У нас этого добра хватает, только свистни. Есть из чего выбрать.
— Хватит уж, отсвистелась.
Нина была маленькой, худенькой женщиной с неожиданно густым голосом. Она приехала работать учительницей, но в последний момент оказалось, что с учителями перебор вышел — много ли их надо для полутора десятка ребятишек. Панюшкин предложил Нине работать в конторе. Из нее получилась на удивление дельная секретарша.
— Ладно, Нина, — сказал Панюшкин. — Разговор этот грустный, да и преждевременный. Следствие, как я понял, ведут большие знатоки. В любом случае справедливость я тебе гарантирую.
— А что мне делать с этой справедливостью, Николай Петрович? Сыт ею не будешь, на стенку не повесишь...
— А может, все к лучшему, а, Нина? Ведь с ним ты все время как по лезвию ходила. Не муж он тебе, да и не хотел им быть... Ну ладно, это я не в ту степь поскакал. Прости великодушно.
Утром следующего дня, когда на солнце сверкало все заснеженное побережье, а редкие черные избы, тягачи и вагончики на льду казались случайными пятнышками на фоне всеобщего торжествующего сияния, Колчанов в сопровождении участкового Шаповалова, пожилого, прихрамывающего, полноватого человека, прошел к небольшой избе, в которой помещалось местное отделение милиции. Здесь уже толпилось полтора десятка человек из тех, кто был вызван повестками, и те, кто был просто любопытен.
— Раздайся народ, правосудие идет! — зычно крикнул Шаповалов и, оглянувшись, подмигнул следователю. Вот, мол, как тут у нас!
— Это мы еще посмотрим, что за правосудие и куда оно идет! — крикнул кто-то из толпы.
— Смотри у меня, Верка, не шустри! Тебя первую допрашивать будем! — ответил участковый, не оборачиваясь на голос.
— Это вы мастаки! — прозвучало откуда-то из слепящего пространства. — Ишь, чем грозить надумали — допрашивать они будут!
— Мастаки не мастаки, а дело свое знаем, гражданин Ревнивый! — Шаповалов не задерживался с ответом.
— Не Ревнивый, а Ревнивых! Я смотрю, оскорблять вы и в самом деле мастаки!
— Какая разница, — отмахнулся Шаповалов. — Все равно ревнивый, как сивуч!
Люди засмеялись, и участковый, довольный тем, что выиграл эту маленькую стычку, быстро снял замок, распахнул двери и повернулся к следователю.
— Прошу! — громко сказал он, торопясь, чтобы Ревнивых не успел выкрикнуть еще какую-нибудь дерзость.
— Небогато живете, — сказал Колчанов, стаскивая пальто. Повесив его на гвоздь у двери, он подошел к печи и прижал к простенку ладони.
— Теплая, — заверил его Шаповалов. — Я уж с утра побывал здесь, протопил.
— Правильно, — Колчанов улыбнулся. — Гостей принимать надо умеючи.
— Да у нас и учиться-то некогда... Вот ты — первое начальство из города. Авось и последнее.
— Авось, — согласился Колчанов. — С кого начнем, Михалыч?
— А с меня и начинай. А чего? Как человек, который знает здесь если не все, то почти все, я смогу сразу ввести в курс дела. — Большое красное лицо Шаповалова светилось доброжелательством и желанием помочь.
— Просветили уж, ввели в курс. — Следователь махнул рукой. — Панюшкин ваш уже, можно сказать, дал показания. А отчет твой мы получили еще раньше. Ты вот что мне скажи... Сколько народу у вас здесь живет?
— Народу? Человек пятьдесят строителей да местных около тридцати. Ну еще десяток на почте, телеграфе, в столовой... Сейчас-то и этого не наберется. Затишье. Ждем, пока Пролив затянет... А когда в делах затишье, тут и жди всяких происшествий.
— И подолгу ждать приходится?
— Чего спрашивать — сам знаешь. Отчеты не задерживаем, как «радость» какая случится — всегда поделимся. Вот порезал один другого — ты уж на следующий день выводы делал.
Шаповалов провел широкой красной ладонью по наголо остриженной голове и, подойдя к теплой стене, прижался к ней крупным животом. — Начинать-то с кого будем?