- Косматого взяли...как дело обернётся, не знаю...
"Косматым" называли Фёдора Басманова, виднейшего из опричников.
- Сам виноват, - послышался голос Хрипунова. - Не зря его Басурманом кличут...
- Уже кликали, поди, - вмешался Клешнин. - Пока весть донеслась, его уже отделали, это точно.
- Ты, Клешня, не говори глупостей, - почти прорычал Панов. - Может, он живой ещё...
Тихий смешок Клешнина в ночной тишине прозвучал неожиданно громко.
- Чего ж ты в бега подался, Артём, если бояться нечего?
Панов только промолчал в ответ. Наконец, когда прошла минута, не менее, заговорил Хрипунов:
- Басурман и есть басурман - Москву татарам отдать! Кто ж он ещё?
Все трое рассмеялись. До ушей Андрея донёсся голос Панова, такой тихий, что, вслушиваясь, он едва не забыл о том, чтобы шумно сопеть, изображая спящего.
- Игумен его ещё после новгородского дела подумывал отделать, но тогда Косматые вывернулись. Но Москву игумен ему не простит, это все знают.
"Игумен" - так называл себя государь, возглавлявший "монастырское братство" опричников.
- А Корелу кто знает из наших, спрашивали уже? - послышался после непродолжительного молчания голос Панова.
- Да тайга там одна, гнус тучами и зверь пушной. Люди - ещё реже, и ещё дурнее зверя.
- Хрипун правду говорит, - вмешался Клешня. - Людишек там, считай, что и нету, и все некрещёные.
- Поганым идолам молятся? - спросил Панов с насмешкой. - Ну, на то мы и иноки опричные, чтобы привести их к Христу!
Вопреки обыкновению, ответный смех Хрипунова и Клешнина был тихим и непродолжительным.
- Культя, - так они звали Сашу Култашова, - кое-что слыхал, когда мы ещё в Ливонии стояли. Но совсем чудные вещи, вроде сказок...
- Ну, не томи, Хрипун, рассказывай - я люблю страшные сказки на ночь.
- Да такое... Не скажешь, что страшное...Говорят, люди там живут дикие, пришедшие с востока по тундре в незапамятные времена...Ни колеса, ни коня они не знают, грамоте не обучены...
- Ну, не они одни, - встрял Клешнин. - Ты ещё в школе литеры путал...
- Это ты путал, - огрызнулся Хрипун. - Помню, однажды...
- Ну, будет вам! Рассказывай, что знаешь, Хрипун!
Хрипунов издал звук, одновременно с которым обычно брезгливо кривился. Колычев, прдеставив себе, как он сейчас растягивает лицо в неприятной усмешке-гримасе, выругался про себя.
- И я не знаю того, и Культя того не видел, а слышал он, будто живут в Кореле лопари, или лопь. В тундре их побольше, они там оленей пасут, а тайге уже, считай, что и не осталось. Дикие люди, и невежественные, но сильные. Охотятся на дичь с оружием из кости и камня.
- Животные, иначе не скажешь! - рассмеялся Панов.
- Но когда-то вся тайга, от Балтийского до Китайского моря, ихней была, и лопари об этом помнят. Шаманы у них есть, вроде ведьм и ведьмаков - те учат их, как в диких зверей обращаться. И те, кто забрёл к ним в тайгу, не всегда выходят обратно - порой находят лишь кости обглоданные. Но не зверем, а людьми, потому как жуткие сии находки обычно попадаются в золе от кострищ.
- Дикари с костяными ножами! - насмешливо отвечал Панов. - Тебе ли бояться, Хрипун - у тебя же куяк стальной под кафтаном! Его только булатным ножом пробить можно.
- И булатный нож тоже у меня. И не железо ему страшно, а ржа и гниль...
У Колычева по спине пробежали мурашки. На миг ему послышался страх в голосе Хрипунова, а тот, как они дружно полагали, не боится ни бога, ни чёрта.
- А бывает, человек из тайги вернётся, но будто сам не свой - кто поседевшим выйдет, а кто и вовсе полоумным. Толком объяснить, в чём дело, они не могут, да и не слушает их никто, но одно ясно: в лесах тех зло обретается, колдовство и чертовщина. Есть там и звери говорящие, и люди-оборотни, потому как лопари помнят чёрную магию, существовавшую ещё до Великого потопа.
- Ну, считай, напугал, - пробурчал Панов и повернулся на бок. Хрипунов и Клешнин, обменявшись ещё едва ли десятком слов, тоже вскоре уснули. Только Колычев, почти прекратив сопеть, долго ворочался и не мог уснуть, взбудораженный историями о заколдованной тайге.
3
Опричники выступили в поход без обычных песен, молча и скромно. Во время заутрени на многих лицах застыло странное, виноватое выражение. Многие действовали скованно и неуверенно, совсем как малые дети, ощущающие угрозу тяжкого отцовского гнева. Многие, вероятно, перебирали в памяти все "проказы" и "шалости", гадая, удастся ли оправдаться перед "игуменом".
Панов, ехавший во главе колонны, был зол и изредка обменивался едкими репликами со своими неизменными спутниками, Хрипуном и Клешнёй.
- Ещё чуть-чуть, и они расплачутся.
- Это срам напал. Срамятся парни, и страх их берёт, - рассмеялся Хрипунов.
- Срамятся, что не при войске сейчас, - поддакнул Клешнин. - Вот где наши герои себя б показали!.. Свеев, ляхов - одним махом семерых побивахом!
Все трое горько рассмеялись - им, как никому, были известны подлинные боевые качества опричного войска.
К исходу первой недели пути, избегая крупных селений и широких трактов, они оставили земли, заселённые русскими, и углубились в таёжные леса. В безымянной деревне, насчитывавшей едва ли полдюжины домов, они взяли, вернее, захватили в плен проводника. Тот непрерывно лопотал что-то на непонятном опричникам языке, вполне оправдывая название своей народности - "лопари". Себя он называл "Юхани", что тут же, с лёгкой руки Хрипунова, переиначили в "Чухонец". Выглядел "Чухонец" странно: вместо лаптей он носил мягкие кожаные туфли с загнутыми носками, а его синяя, богато украшенная вышивкой рубаха, была значительно плотнее домотканой одежды деревенских смердов. На голове у него красовался ярко-красный остроконечный колпак, подбитый мехом. Возможно, эта непривычная одежда усиливала впечатление от удивительной внешности лопаря, столь несхожей с русским обликом. Светловолосый и светлоглазый, он был ростом ниже среднего, но более всего поражало то, что руки и ноги у него были относительно короткими, а туловище - наоборот, длинным и широким, почти бочкообразным.