- Да он на медведя похож! - вдруг сообразил Клешнин. - Его на цепи нужно водить и за деньги показывать!
Напряжение, все предыдущие дни не оставлявшее их, малость прошло, и кое-кто рассмеялся в ответ на эту шутку, впрочем, нервно и отрывисто.
Юхани был чуть постарше большинства опричников: судя по всему, ему уже перевалило за сорок. Местность он знал, как свои пять пальцев. Не понимая по-русски ни слова, он, тем не менее, отлично изъяснялся при помощи жестов, и с радостью согласился провести опричников на север. Видимо, появление государевых людей всполошило лопь, внушив вполне понятное опасение за сохранность домов и живота, и Юхани был счастлив проводить незваных гостей как можно дальше. Оказавшись вполне сообразительным мужиком, он вскоре даже освоил несколько десятков слов на русском, а когда вечером Клешнин объяснил проводнику, что тот похож на медведя, лопарь охотно рассмеялся и даже разыграл небольшое представление у костра. Став на четвереньки, он настолько точно имитировал косолапого зверя, что опричники буквально катались со смеху, наблюдая его ужимки.
На следующий день они уже вполне привыкли к "Чухонцу", считая его, скорее, простым смердом, нежели пленным врагом. Казалось, усталость ему была неведома - несмотря на причудливое телосложение, шагал он на удивление быстро, то и дело перепрыгивая через лужи или сгнившие древесные стволы, преграждавшие путь. Благодаря его знанию тайги они удачно обошли несколько болот, а едва начало смеркаться, вышли к небольшому роднику с чистой, прохладной водой, от которой ломило зубы. Сочтя место идеальным для стоянки, Панов отдал приказ рассёдлывать лошадей. Поколебавшись мгновение, он велел разлить оставшееся вино и наполнить все мехи ключевой водой.
Когда стемнело, они пели песни у костра, а Юхани вновь потешил всех своим "танцем медведя". Совершенно разомлев от вина, опричники даже не помнили, как легли спать.
Проснувшись наутро, они обнаружили, что проводник исчез. Вместе с ним пропали и их кони; никто и никогда их больше не видел. Панов, вне себя от ярости, ругал ночную стражу на чём свет стоит. Проклиная Воейкова, который, как заснул на часах, так и спал до сих пор, сидя у давно потухшего костра, Панов схватил его за плечо. Схватил - и от неожиданности вздрогнул; из его груди вырвался, против воли, приглушенный вскрик. Федя Воейков которого они кликали то Вовкой, то Волком, то Воем , повалился на спину, показав всем подлинную причину, по которой, он не отвечал на крики Панова. Его горло было перерезано от уха до уха.
Панов отшатнулся в испуге, но тут же взял себя в руки. Понимая, что не должен демонстрировать слабость в присутствии подопечных, он грязно выругался и придал лицу свирепое выражение.
- Страшно?! - закричал он и подскочил к побледневшему Колычеву; встряхнув того за грудки, он закричал ещё громче. - Тебе страшно?! Тебя эта лопь поганая напугала?
Панов пошёл по кругу, заглядывая опричникам в глаза и каждым жестом, каждым словом возбуждая в них гнев.
- Это предатель, трус! Он ел наш хлеб, а потом ночью, подло, как тать , ударил в спину!
Выпучив глаза, Панов присел, широко расставив руки, словно борец, приближающийся к жертве. Медленно сжимая узловатые пальцы, словно терзая чью-то плоть, он демонстрировал, что будет с предателем, когда тот попадётся в его смертельные объятия.
- ...И он сбежал!
Панов взвыл от бессильной ярости, едва не рыдая. Возведя взгляд к небесам, словно моля о шансе поквитаться с врагом, он сел на корточки и закрыл лицо руками, тихо скуля. Прошла минута, может, больше; к Панову начали подходить опричники, говоря слова утешения, кто-то даже тронул его за плечо. Это было как раз то, чего он ожидал: отбросив руку, Панов вскочил и рывком швырнул сочувствующего. Пролетев несколько шагов, тот упал; остальные, испугавшись, расступились.
Панов ударил себя кулаками в грудь.
- Мы отомстим! Мы вернёмся и сожжём их деревню. Убьём всех! Пройдём через тайгу - и убьём!..
Опричники склонили головы, чувствуя, как в их душе начинает пылать всё тот же ненасытный огонь, что владеет Пановым.
4
Пройдя едва ли с десяток вёрст, к вечеру они совершенно выбились из сил. Ноги опричников, непривычные к ходьбе, отказывались их слушаться. Сев для привала, многие почувствовали, что не могут заставить себя встать. Панов, рыча, как зверь, подгонял их весь день, но и он выдохся; колени его предательски подгибались, когда он попытался принудить их продолжить марш.
Наконец, он махнул рукой и приказал устраиваться на ночь. Поужинав, "иноки" улеглись спать, снедаемые страхами. Колычев знал, что лопарь - или, может, лопари - не нападёт сразу же после наступления темноты, а выберет время под утро, когда сон самый крепкий. Умом он понимал, что сейчас безопасно, и нужно воспользоваться представившейся возможностью, но сон не шёл. За каждым деревом, тянущим из тьмы свои чёрные руки-ветви, ему виделся лопарь с ножом. Тот почему-то представлялся ему в облике Панова, с лицом, искривлённым жуткой усмешкой...
Колычев проснулся от громкого крика, причём не знал наверняка, он это кричит, или кто-то другой. Осмотревшись, он понял, что крики доносятся отовсюду: то были вопли ужаса и боли, которые издавали опричники, сражающиеся с демонами. Колычев вскочил на ноги, размахивая саблей, и поискал взглядом Панова. Тот, как всегда, был в центре свалки, отдавая громогласные команды. Мелькнуло что-то длинное и тонкое, прилетевшее откуда-то из чащи, и Панов, замерев на мгновение, рухнул наземь - его горло пронзила сулица с каменным наконечником.