Майор козырнул, подхватил свои бумаги и ушел, а Дыбачевский принялся медленно расстегивать китель. Он чувствовал, что здорово устал.
— Эй, там, ужинать! — крикнул он.
Как назло, пуговица закрутилась в петле и не хотела расстегиваться, он рванул ее, и она упала на пол. Дыбачевский с сердцем поддел ее носком и нервно заходил по блиндажу. Если вдуматься, как было не нервничать: в его дивизии творилось что-то невероятное... Чтобы понять состояние Дыбачевского, надо было знать его жизнь. В армию он пришел по очередному призыву, имея достаточный жизненный опыт. Годы нэпа научили его многому. Он узнал, что такое поиски заработка, случайный труд ради куска хлеба, очереди на биржах труда. Пришел срок действительной службы. Грамотный, разбитной, Дыбачевский сразу же выделился среди молодых красноармейцев, в массе своей взятых из деревни. Его зачислили в полковую школу. Это было уже повышение. Он видел, что, если стараться, могут оставить на сверхсрочную службу и даже послать учиться.
Действительно, он еще не дослужил срочной службы, а его направили в военную школу, и он понял, что его жизнь накрепко связана с армией. Он не ставил вначале перед собой ясно сформулированной цели. Служил, как и другие, не больше. Но вот он все чаще и чаще стал подумывать о том, чтобы занять более видное положение, выбиться в люди. Для этого следовало больше учиться, быстрее пройти начальные ступеньки, пока молод, пока сила, пока ясная память, задор... Он стал набирать темпы: с курсов на должность, с должности опять на новые курсы. У других были срывы, неудачи, а из-за чего? Из-за лености, из-за того, что ввязывались не в свои дела, колебались, попустительствовали слабостям подчиненных.
Дыбачевский не был лишен способностей, рвения к службе, деловой хватки — тех качеств, которые требовались командиру, и думал об академии. И академия пришла. А когда грянул июнь сорок первого года, когда началась война, — он был уже заместителем командира дивизии.
Командир дивизии, под началом которого служил Дыбачевский, не был плохим человеком. Но неотмобилизованная дивизия, вдобавок застигнутая врасплох, сжатая тисками двух вражеских колонн, стремившихся сомкнуться в ее тылах, угодила почти в окружение. Дивизия отступала болотами, лесами, теряя личный состав и вооружение. Материальную часть пришлось бросить. Комдив выбивался из сил, пытаясь сохранить остатки соединения, но обстоятельства оказались выше его возможностей. Дыбачевский на месте комдива вообще не стал бы заботиться о сохранении матчасти, а попытался бы налегке выбраться из-под угрозы окружения. Но он помалкивал о своих соображениях. Командира дивизии сняли, а Дыбачевского, который задним числом смог обрисовать картину происшедшего в выгодном для себя свете, назначили командиром новой дивизии, формировавшейся в тылу. Вскоре он получил звание генерала. Дыбачевский воспринял это как заслуженное, постарался быстро и начисто забыть все обстоятельства своего назначения на более высокий пост. Достигнув желаемого, он почувствовал — надо соблюдать осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Иначе можно потерять все...
И вдруг в дивизии наступают, не спросясь его. Кому это нужно? Зачем?
— Надо же докатиться, — возмущался он Черняковым, — не знать, что делается в своем полку! Получил полк, так держись за него! Какого рожна еще надо? Не может человек командовать без затей, вечно у него и только у него какие-то эксцессы. Можно, конечно, за этот случай проучить его как следует, но... затронь, — по всей армии разнесется... Докладывать-то по команде придется, от этого никуда не уйдешь. А там кто знает Чернякова? Скажут — у Дыбачевского непорядок. Попробуй заткни всем рты. Лучше пока помалкивать, но все до случая, до случая!..
Шила в мешке не утаить, и слух о том, что у Чернякова бойцы сами атаковали противника, а командир полка не знал об этом, быстро распространился по дивизии. Трудно равнодушно пройти мимо подобного случая и не дать ему своей оценки. Особенно близко затронул он командиров частей, несущих всю полноту ответственности за действия своих подчиненных.