Вместе с другими командирами, вызванными внезапно к Дыбачевскому и ожидавшими полного сбора, за длинным столом, накрытым красной сатиновой скатеркой, сидел подполковник Коротухин. Он успел побывать у генерала, прозондировать его мнение на этот счет и поэтому рассуждал больше всех. Ему возражали. И вспыхнувший было спор оборвался лишь с приходом Чернякова и Кожевникова. Поздоровавшись с вошедшими, Коротухин, будто невзначай, поинтересовался:
— Ваши, говорят, наступали?
— Да, взяли высотку!
— А почему не всю деревню? Не захотели?
— Время не пришло, — ответил Черняков, почувствовав за этими вопросами какой-то подвох.
— Вы просто недооцениваете своих сил, — явно насмехался Коротухин. — Ведь у вас полк наступает даже без команды, а стоило вам сказать: «Вперед!», — я даже не представляю, что вы натворили бы...
— Ну, знаете ли... — вспыхнул Черняков, еле сдержав готовую сорваться с языка грубость. — Не вам меня судить!..
Вошел Дыбачевский и пригласил всех занять места за столом.
— Прежде всего, спрячьте карты и блокноты, — проговорил он глухим усталым голосом человека, еще не спавшего, несмотря на поздний час. — Я не намерен вас долго задерживать. Скажу коротко — скоро будем наступать! Где, когда, какими силами, все узнаете в свое время. Сегодня нас должны сменить в обороне другие части. Нам предстоит организованно провести смену и скрытно выходить в новый район. — Он встал из-за стола. — Все ясно, товарищи? Вопросов нет?
Офицеры стали подниматься.
— Минутку, — генерал сделал жест, требуя внимания. — Никаких телефонных запросов и расспросов. Все переговоры с глазу на глаз со мной или начальником штаба.
Кожевникова пригласил к себе заместитель командира дивизии по политчасти.
— Подождите меня минут пять. Видимо, обычный инструктаж, — попросил он Чернякова.
Однако вернулся он не через пять минут, а через полчаса и притом с покрасневшим лицом.
— Простите, задержался, — сказал он, пряча возбужденно поблескивающие глаза.
Вставал серый рассвет. По сторонам возникали остатки палисадников, груды кирпича, странно высокие и несуразные посреди поля печные трубы — жалкие остатки сгоревшей деревни Уны, мимо которых возвращались в полк всадники.
— Неприятный разговор вышел у меня с Коротухиным, — неожиданно вырвалось у Чернякова.
— Ему не следовало вести его в таком тоне, — поддержал его Кожевников.
— Разговор сам по себе пустяк. Меня до сих пор тревожит ошибка Крутова Формально мы должны отдать его под суд за самовольство.
— Я не сторонник скоропалительных решений, — живо отозвался Кожевников. — Пусть сначала он поправится, выслушаем его, а тогда и посмотрим, что с ним делать. Такие вопросы нельзя решать заочно. Ведь у него были какие-то соображения. А тут — вынь да положь решение. В конце концов кто лучше знает наших людей — партийная организация полка или политотдел дивизии?
Видимо, он все еще был под впечатлением недавнего разговора и продолжал его по инерции. Черняков так его и понял.
— Что, снова поднимался вопрос об атаке?
— Пришлось многое выслушать, — усмехнулся Кожевников. — Досталось: «Почему коммунист нарушил дисциплину, а парторганизация молчит и до сих пор не осудила его проступок?..» Было сказано много верного, но, спрашивается, кого осуждать, если человек одной ногой стоит еще на том свете?!
— Да... — задумчиво протянул Черняков. — Надо, положа руку на сердце, сознаться: с боевым охранением мы прошляпили, поздно хватились. Поделом сейчас и бьют, вперед наука... Ну, а насчет Крутова, должно быть, надо еще подумать. Нельзя всю вину валить на стрелочника...
Глава седьмая
В сумерки подразделения полка вышли из окопов и побатальонно отправились в новый район сосредоточения.
Командир дивизии расщедрился и разрешил потратить день для устройства на новом месте. Черняков хотел было остановить полк на опушке рощи, но офицеры доложили, что неподалеку, в глубине леса, есть старый пионерский лагерь. Правда, он заброшен с лета сорок первого года, но там можно неплохо устроиться: вода рядом, а гнезда, где когда-то стояли палатки, годятся для землянок, стоит лишь устроить над ними двухскатные крыши.
Пока одни сооружали землянки, другие разметали старые дорожки. Бойцы работали с видимым удовольствием: руки соскучились по мирной работе!