От страшного удара по голове Архип взвыл и упал в шурфе на карачки. Сразу он ничего и не понял - оглушила боль. Стоная и матерясь, возился в грязи на дне глубокого колодца, еще не осознав, что случилось страшное. Зажимая окровавленную голову грязными руками, борясь с обморочным головокружением и болью, медленно поднялся, вжимаясь спиной в бугристую, неровную стену шурфа.
В глазах плыло, левая щека, глаз и висок были залиты темным и липким. Немного остоявшись, с трудом поднял гудящую голову вверх, старательно прикрывая здоровый глаз полураскрытой ладонью - сверху сыпалась земля и мелкий камешник.
То, что увидел вверху колодца, не сразу дошло до сознания. Не было бревна-поперечины, которое лежало наверху и к которому была привязана тонкая, длинная веревка с брезентовым ведром.
Теперь все это хозяйство валялось у него в грязном месиве под ногами. Стало понятно, что именно этот пихтовый коротыш, отрубленный им же трое суток назад от сваленной нетолстой пихты рядом со станом, упал сверху и чуть не искалечил его. Но где же Никишка? Сегодня с утра была очередь Архипа бить шурф, и он уже привык, поднимая вверх голову за каждым ведром с породой, видеть вверху бородатую физиономию своего напарника. Сейчас ее там не было.
Не веря своим глазам, Архип закашлялся и попытался крикнуть. Не получилось - поперхнулся. Тогда, отдышавшись, немного погодя, закричал: «Ни-ки-шка!» Вверху было тихо, никто не отозвался. «Может, не услышал?» - ворохнулось в голове, - нужно попробовать еще раз». Крик, громкий и надрывный, ударившись о стены колодца, взвился вверх. И вновь - тишина безответная. Еще и еще пробовал докричаться оказавшийся в западне старатель до связчика, но никто не отзывался.
Задохнувшись от долгого крика, Архип сполз спиной вниз по стенке, оказавшись на корточках. Теперь, когда немного опомнился, взгляд остановился на злосчастном бревне-поперечине, валявшемся на дне под ногами. Упало ли оно само, или его сбросил на него сверху Никишка? И почему сам молчит, не отзывается? Неужели ушел, бросив его погибать в этой земляной ловушке?
От таких мыслей голова, и так гудевшая от удара, готова была лопнуть. Теперь уже тщательнее ощупал пострадавшую часть лица, около уха и висок. Все было покрыто подсыхающей коркой крови, саднило и болело нестерпимо. Понял еще, что левое ухо у основания надорвано. Получалось, весь удар пришелся на левую часть черепа. Хорошо, хоть скользом, но пихтовый торец снес на голове и кожу с волосами, и щека была сорвана до мяса, а ухо онемело. Накатывала тошнота, и Архип с трудом сдерживал ее. Попытался осмыслить положение, в котором оказался. Ничего путного, никакого ответа на ум не приходило. Единственное, что пульсировало в гудевшей голове - как выбраться наверх?
С тоской смотрел на шероховатые отвесные стенки колодца, который они с Никишкой по очереди рыли почти три дня, стараясь добраться до уровня золотоносных песков. И вот уже дошли, и пробы в каждом лотке пошли хорошие, густо пошло золото. Даже круглое гнездышко самородков попало небольших, как бобы, сидевших рядышком, числом аж пять штук. Фарт радовал душу - тем более и кисет с добычей уже приятно тяжелил руку. И вот - такое...
Вспомнилось, как сосед на прииске, когда узнал, кого Архип взял себе в напарники, намекал на слухи о темном прошлом «золотничника»-одиночки. Говорил, что и глаз-то Суходольцев потерял на лихом деле - в поножовщине. Не советовал идти и в Медвежью падь: больно зверья там много, опасно. Но самонадеянный мужик, смеясь, отвечал, что, дескать, медведей бояться - в тайгу не ходить; что он и сам, если надо, любого в бараний рог свернет, да и ружье с собой обязательно прихватит. И вот, получается, досмеялся.
Что ж, хорошо хоть жив остался, а могло быть и хуже. Одно, похоже, точно ясно. Бросил его Никишка, сам ушел, и кисет с золотом, скорее всего, унес. Плакали самородочки. Вспомнив про самородки, Архип засопел, размазывая скупую слезу отчаяния по окровавленному, грязному лицу. И дал себе страшную зарок-клятву: «Если выберусь - убью одноглазого, казню самой лютой казнью, а потом - пусть судят».
Немного успокоенный вызревшим решением, даже немного взбодрившийся, стал внимательно осматривать стенки шурфа, пытаясь прикинуть - как же выбраться? Колодец оказался довольно глубоким, метра четыре- пять, не меньше. Бревно, если его поставить к стене «на попа», метра три будет, но этого мало, а дальше как же? После долгих безуспешных попыток, промучившись до темноты, измазавшись в желтой глинистой грязи, понял: ночевать придется здесь же.