Эти слова отца звучали в моей голове каждый раз, когда я заступал на свое дежурство у Великих ледяных врат – ледника, который принял форму огромной величественной арки, возвышающейся ввысь на тридцать метров.
Более шести столетий он стоял и был оплотом границы, разделяющей этот мир на две части, – мир людей. И мир таких, как я, – Берсерков.
Хищников, способных говорить и выглядеть, как люди.
Хотя мы никогда не были людьми.
Мы не считали людей своими противниками или врагами.
Но ради сохранения тайны нашего рода мы убивали каждого, кто подходил близко.
Таков был нерушимый закон нашего рода со дня сотворения.
Я был здесь ради этого.
Молчаливый страж, чьи звериные инстинкты были направлены только на одно – охрану нашей границы от любого вмешательства людей.
Арктика была идеальным местом для нас – суровые погодные условия отпугивали людей. И те единицы, кто разделял эти земли с нами – племена эскимосов-инуитов, – были кротки и послушны.
Из рода в род их дети перенимали в сказках и легендах предупреждение о том, что нельзя уходить вглубь суровой Арктики.
Потому что те, кто уходил, уже не возвращался.
Шли года, десятилетия, столетия, и люди создавали свои селения вдали от нас, уже не пытаясь нарушить законы, важность которых едва ли понимали до конца.
Но у нас не было права на ошибку.
Из столетия в столетие, из года в год мы стояли на страже, даже если не видели поблизости людей вот уже много веков.
Всего пять семей из рода Полярных Берсерков с честью и гордостью несли эту службу.
Мой отец был стражем, как и мой дед.
И я знал, что, когда придет время, мой сын и внук тоже будут стражами.
В своем человеческом обличии я был двухметровым мужчиной с мощной грудью, широкими плечами, светлыми волосами и голубыми глазами.
Но на страже границ я ходил в облике полярного медведя.
Так было проще охотиться и скрываться от случайных глаз.
Мы заступали на смену ровно на неделю.
День и ночь, ровно семь дней мы должны были оставаться у Великих ледяных врат и осматривать границы вдоль них, пропуская мимо только малочисленных зверей.
И не было ничего необычного с того момента, как я пришел сюда впервые, до тех пор, пока я не ощутил ее…
…человеческую девушку.
Люди говорят, что есть рай.
И он высоко над Северным сиянием.
Что это место, где нет холода и вечно цветут цветы.
А я вдохнул в себя тонкий аромат ее тела и понял, что рай там, где она.
В моем ледяном мире ароматы были подобны благословению.
И ощутить что-то помимо кусающего мороза, медвежьей шерсти, рыбьего жира, крови или запаха дыма из деревни за много тысяч километров от меня было сродни удару в солнечное сплетение!
Тонкий, хрупкий, сладкий аромат этой девушки оглушил меня и почти сбил с лап.
Я замер и повернул медвежью морду, следуя за ним, словно обезумевший, когда не понимал, что сам иду к ней.
Иду и не ведаю, для чего делаю это.
Я нашел ее вдалеке от границы, которую нельзя было переходить, хотя нужно было признаться, что она была первой за последнее столетие, кто подобрался настолько близко.
Не местная.
Иначе я бы нашел ее задолго до этого дня.
Облаченная в белоснежный комбинезон, девушка почти сливалась со снегом, что запорошил вековые льды, но я видел ее отчетливо и жадно рассматривал своими звериными хищными глазами.
Я вбирал ее в себя.
Дышал полной грудью и никак не мог надышаться, замечая черные пряди волос, выглядывающие из-под шапки и накинутого капюшона, и удивительные зеленые глаза.
Она была словно хрупкий живой цветок, который попал в мир лютого мороза случайно, и я не понимал, как этот цветок смог выжить.
Как она попала сюда?
Что заставило ее остаться и не бояться лютой природы, где было в избытке только два цвета – белый и голубой?
Она была настолько не похожей на всех человеческих девушек, что я видел до этого, что не сразу понял, что сам вышел на равнину, где она сможет увидеть меня.
Настоящего.
В обличии белого медведя.
Но сначала она не видела.
Не ощущала своими человеческими инстинктами, что я подкрадываюсь к ней, впервые столкнувшись с чувствами такой немыслимой силы, что сам не смог противостоять им.
Меня влекло к ней.
Тянуло всем существом.
Затмевало разум и скручивало волю в узел.
Я не мог сопротивляться этой жажде, которая нахлынула на меня лавиной и похоронила под собой логику, здравый смысл, мои обязанности и долг перед родом.