А Ведана — надо же — только появилась здесь, только лавку себе на сон облюбовала, а как будто так и надо. И сама-то она не хотела того, верно. Сама испугалась и растерялась, когда поцеловал Медведь её там, в лесу, поддавшись невыносимым её сходством с Младой, особенно в тот миг, как была она рассержена своим падением и ушибами. И потому вряд ли в избе чужой она хотела бы задержаться, хоть и мог он её принять, как гостью — пусть бы жила, пока дела, всем нужные, но и опасные, не завершит.
Тихо потрескивали дрова в печи, только едва касаясь звуком этим уютным, домашним, слуха. Качалось тепло сгустками в неровно прогретом воздухе избы, помалу заполняя её, растекаясь повсюду. Уже успела прохлада пробраться, пока ходили в святилище. А уж как ветер начинается — выстывает всё гораздо быстрее.
Медведь присел осторожно на самый краешек лавки, всё никак не находя в себе силы отвести взгляда от лица Веданы. И всё шарил, шарил по нему: схожие черты с той, что влекла его, отыскать несложно, но и проступало всё больше тех, что отличали сестёр. Как будто другой изгиб бровей — не такой резкий. И губы чуть полнее, чувственнее — мягче. Но только это вовсе не говорит, что нрава волхва менее стойкого, чем Млада — вовсе нет. Она преодолела многое из такого, что никому не пожелаешь, даже самому лютому врагу. Уж чего только стоят те лета, что провела она рядом с вельдским волхвом: сначала пленницей, затем вынужденной полюбовницей. Может, она и смирилась, конечно. Да вряд ли совсем.
И след этот, что оставило минувшее, всегда с ней останется. И глаза другим колоть будет — тем, кто помнит всё, те бесчинства, что вельды творили в княжестве.
Ресницы Веданы дрогнули, и Медведь подскочил с места, как ужаленный, опасаясь, что вот проснётся она и увидит его — невесть что подумает. Но волхва только вздохнула тихо и повернулась на бок, невольным движением скинув с себя одеяло. Наверное, жарко ей уже стало. То сползло, едва ещё цепляясь за лодыжку Веданы, и с тихим шелестом упало. Медведь, ставя на печь кувшин со сбитнем, чтобы подогреть, покосился на неё и сглотнул, вновь отворачиваясь. Подолы обеих её рубах задрались чуть выше колен, ниспадая на лавку неровными складками, лишь подчёркивая плавность линий женского тела: изгиб талии, крутой холм округлого бедра и стройные ноги, лишь едва прикрытые плотно облегающими их вязаными иглой чулками.
Всё ж долго уже у Медведя не было женщины, чтобы теперь спокойно смотреть на столь пленительные виды. Сколько лун прошло? Он не задумывался, всё как-то не до того было. И не страдал, кажется, сильно-то, а вот теперь словно рёбра даже трещали от того, каким широким стало дыхание. И сердце заколотилось о них, словно обезумевшее, гоняя по телу тягучую, точно расплавленная смола, кровь.
Медведь, стараясь сильно не топать, подошёл и раздражённо подхватил с пола злосчастное одеяло, чтобы накрыть Ведану снова. Она открыла глаза в тот миг, как склонился над ней, подтягивая его хотя бы до талии. Чуть сонный, непонимающий взгляд стёк по лицу Медведя до самого ворота рубахи. Волхва откинулась на спину, чуть потягиваясь — и в ушах зашумело.
— Давно сплю? — пробормотала она чуть хрипло.
— Всего ничего, — Медведь упёрся ладонями в лавку по обе стороны от неё.
Склонился, чувствуя напряжение в плечах, потому как и пытался бороться с собой, но не мог. Она пахла влагой впитавших снег волос и теплом разогретой кожи, травами какими-то — едва уловимо. Медведь вёл губами над ней, почти касаясь — от шеи к ушку, втягивая воздух так, что щекотало в горле. А она лежала неподвижно, наблюдая за ним — без опаски, без недоумения в глазах, уже прояснившихся после сна. Повернула лицо — и кончики их носов соприкоснулись. Она выдохнула прерывисто, мелькнул язычок её между губ.
— Покажи мне, где первый раз всё случилось, — и веки чуть опустила, ловя дыхание Медведя слегка приоткрытым ртом.
Он выпрямился так тяжко, словно одеревенел за те мгновения, что стоял, нависнув над ней. Ведана выдохнула тихонько и облегчённо, и оставалось только догадываться, какие сейчас мысли крутятся в её голове.
— Идти-то недалёко. Успеешь ещё поесть.
— Сейчас веди, — настояла волхва. — Опасно мне в твоём доме оставаться долго.
И до того серьёзно сказала, будто и правда в берлоге у медведя оказалась, который и съесть её может. Она села, нашарила ногами оставленные на полу чеботы и взглянула с ожиданием, чуть сдвинув брови. Медведь быстро снял с печки уже подогретый кувшин со сбитнем и качнул головой в сторону другой хоромины. Он редко туда ходил. Им с Руславом хватало и большой, чтобы спать улечься. А та, тесноватая, когда-то принадлежала ему, потом была отдана Ждану, как Медведь в дружину княжескую ушёл. Теперь же и заглядывать туда не хотелось. Всё казалось, что до сих пор пятна крови остались на полу после того, как убрали оттуда тело Переславы: она первая пострадала, как выпустил Рогл тварей Забвения.