— Ну, что ж. Парни готовы с тобой пойти, куда скажешь. И защитить, если придётся.
Он поднял глаза к небу, что за весь день так и не растеряло до конца закатного золота. Светило низко ползло, прячась за верхушками высоких сосен, и длинные тени залегали повсюду, куда ни брось взор.
— Вот видишь, как всё хорошо обернулось, — Ведена улыбнулась, когда староста вновь на неё взглянул. — Теперь быстро управимся. Только Карачуна дождёмся. Уже скоро. Там в сумерки пойдём.
Оставалось два дня. Медведь кивнул и коротко пожал её укутанные в рукавицу пальцы, к которым уже пробирался холодок. На том и расстались. И Ведана почти не видела его до нужного дня. Только иногда замечала издалека крупную фигуру его — почти неизменно в окружении кметей. Что-то решали они. А может, просто вестями делились, которые успели накопиться почти за целый кологод, да не рассказались за то время, что Медведь пробыл в Кирияте.
А у Веданы в груди тоска нарастала. Исподволь — а всё тяжелела с каждым днём. Хоть что-то она да делала: не сидела праздно, ожидая, когда день нужный наступит. То в избе порядок наводила, всё больше возвращая ей былой уют, хоть и не жить здесь дальше. То готовила снедь — слишком много для себя одной. Даже удалось женщинам здешним один раз её в большую общинную избу увлечь, где стояли ткацкие станы и лавки у стен, на которых можно было удобно притулиться с прядением или вышивкой.
А как-то было странно и неспокойно внутри. Пусто было — и в пустоте этой словно позвякивало что-то в напряжении. В один только миг, засыпая накануне Карачуна, Ведана поняла вдруг, что просто не хватает Медведя, который вдруг на несколько шагов от неё отдалился и окунулся в заботы свои, почти обычные, которыми и занимался все эти луны, что её не было в Беглице. И ничего в том нет удивительного, жизнь всегда шла своим чередом, но отчего-то всё яснее мысль становилась, что прежней жизнь Веданы уже не будет. Даже вернись она к миртам. Даже попытайся старосту забыть. А не будет — и всё.
Она уснула очень поздно, слыша, как потрескивает мороз в ветках сосен, как заледеневший ветер со звоном носится по двору, стучится в волок и в дверь сеней, словно у него уже Коляда началась.
И неожиданно сладостным оказалось пробуждение, когда пробился сквозь глухоту сна стук ранних шагов. Ведана ещё не открыла глаза, а уже видела искристое сияние разгорающегося утра. Зыбкое, трепещущее, рассыпанное по мягким сугробам. И тёмный, пронизанный светом и тенью лес кругом, и небо — холодное, синее, что осыпалось мелкими льдинками на крыши изб и зелёные, окутанные куржаком хвойные кроны.
— Ух, морозит, — выдохнул Медведь, вваливаясь в хоромину. — Лютует прям. Как пойдём-то нынче в лес? Околеем где-нибудь.
Ведана распахнула веки, впиваясь взглядом в старосту, который встал недалеко от лавки её, но не решался близко подходить. От него ощутимо веяло прохладой, уже тающей в тепле избы. Села резко, поняв вдруг, что спит слишком долго нынче. И правда ведь: уж рассвело, а значит, утро почти позднее.
— Не спалось мне что-то вчера, — невольно оправдалась Ведана.
Медведь усмехнулся и скинул кожух с плеч. Сам нашёл что-то на утренню, стол накрыл. Пока Ведана себя в кучу собрать пыталась после почти бессонной ночи: умывалась, шипя от холода воды, косу чесала. Весь день пробыл у неё, всё расспрашивая о чём-то неважном, будто отвлечь хотел. Они сидели на лавке у печи, пытаясь накопить в теле тепло, чтобы хватило на всю дорогу к проталине и обратно. И было хорошо, тесно было, как слегка приобнимал Ведану Медведь как будто между делом: то за талию, то за плечо. Они пили только накануне сваренный ароматный сбитень на меду — а другого и не хотелось. Всё внутри силой наполнялось от горячего питья.
А там уж, как начал помалу день к вечеру катиться, решили и до места нужного собираться. С кметями Медведь обо всём ещё намедни условился.
— Они ждут давно, — негромко пояснял староста, натягивая одёжу, подпоясываясь плотно, чтобы не просочилось никакого обрывка ветра под неё. — Теплее кутайся.
Сам перехватил у Веданы платок — и так её замотал, что дышать тяжко. Она пыталась отбиться вяло, а сама всё в его лицо смотрела. Тревожится. Скрыть хочет, а в глазах плещется темнота волнения и опаски: не за себя. За кметей, может. И за волхву неосторожную.
Снаружи и правда давило тисками окрепчавшего мороза. И Око, что холодным кругом торчало верхним краем над лесом, вовсе не грело. Кмети уже были собраны и ждали только, как к ним заглянут. Прятались в избе: на холоде особо не расстоишься. А среди них неожиданно оказался и Ждан. Не захотел в стороне оставаться, с братом старшим решил пойти.